Как найти археологов в старой ладоге

Раскопки в Старой Ладоге силами Староладожской археологической экспедиции ИИМК РАН под руководством д.и.н., проф. Анатолия Николаевича Кирпичникова продолжаются уже около 40 лет.

Старая Ладога (Ладога, Альдейгьюборг) – это древнейшее на северо-западе России поселение, жизнь на котором продолжается до сих пор. Сейчас Старая Ладога – лишь небольшое село, с населением около 2 тыс. человек, расположенное на берегу р. Волхов, в 11 км от Ладожского озера. А больше тысячи лет назад здесь располагался порт, проходил торг и обмен товаров, привезенных из далеких регионов. Это был первый населенный пункт Русской равнины на трассе Восточного пути и последний рубеж перед странами Европейского Севера.

Раскоп на Земляном городище в Старой Ладоге. Остатки построек середины IX в. – времени Рюрика

Благодаря методу дендрохронологии известно, что дерево, использованное в качестве конструктивной детали древнейших деревянных сооружений на поселении, было срублено в 753 году. Летописи сообщают, что примерно через сто лет в Ладоге побывал Рюрик – будущий князь, потомки которого правили на Руси до конца XVI в.

Cтароладожская крепость X–XVI вв.

Из-за своего приграничного положения Ладога часто подвергалась нападениям, поэтому рядом с поселением, на стрелке рек Ладожка и Волхов, на высокой береговой террасе, строится каменная крепость для защиты населения. Крепость несколько раз подновляли и перестраивали в соответствии с развитием военных требований времени. До нас она дошла в сильно разрушенном состоянии, однако над восстановлением и воссозданием её оригинальных стен в настоящее время совместно трудятся археологи и архитекторы-реставраторы.

Президент РФ В.В. Путин и начальник Староладожской экспедиции проф. А.Н. Кирпичников на раскопках в Старой Ладоге

На территории посада, прилегающего к крепости с юга, в конце XVI в. были насыпаны дополнительные земляные валы – так появилось «Земляное городище». В кольце его стен, на глубине от 1,5 до 3 м от дневной поверхности, сохранились слои более раннего времени, которые являются объектами тщательного исследования археологов, почвоведов, геологов, палеоботаников, остеологов и представителей других естественнонаучных дисциплин.

Раскопки на Земляном городище в Старой Ладоге

Археологически исследуется культурный слой, материальная культура древних и в результате появляются представления о разнообразии культурных составляющих древнего населения разного времени. Почвоведы делают выводы о периодичности или, наоборот, непрерывности развития жизни на поселении, о характере накопленных напластований и условиях их формирования. Объектом геологических исследований является древний палеорельеф местности, что позволяет, в частности, решить вопросы, связанные с трансгрессией Ладожского озера времени прорыва Невы. Палеоботаники отбирают из археологических слоёв семена культурных и диких растений – такое исследование позволяет определить хозяйственно-культурную направленность деятельности населения, а также более подробно представить природные условия региона в эпоху раннего и развитого средневековья. Остеологи изучают костные остатки животных из материалов поселения: исследуется не только видовой состав домашнего скота, но и объекты охотничьего промысла, также фиксируются методы обработки сырья – кости и рога.

Византийская свинцовая печать митрополита Леонтия, 1070-е гг.

Используемый комплексный подход к исследованиям памятника и привлечение специалистов из различных областей науки, реализованный в работе Староладожской археологической экспедиции, позволяет получить максимально полные сведения обо всех сферах жизни ладожан в разные эпохи и реконструировать в полной мере все процессы, проистекающие в процессе их жизнедеятельности.

Дирхем – арабская серебряная монета, найденная при раскопках в Старой Ладоге, Х в.

Раскопки проходят всего два месяца в году, но в течение всего остального времени происходит научная обработка и анализ полученной информации. За сезон может быть обнаружено более 2500 тысяч индивидуальных находок. Это украшения и детали костюма и одежды, хозяйственные и профессиональные инструменты и принадлежности, предметы домашнего обихода, личные вещи и декоративные детали окружающей обстановки. Вещи могут быть из разных материалов: металлов и железа, стекла и слюды, глины и камня, текстиля и дерева, глины и кости/рога; известны изделия из таких материалов как янтарь, горный хрусталь и сердолик, яшма и стеатит.

Вставка перстня-печатки из горного хрусталя с арабской надписью

Тщательная фиксация и исследование полученных материалов – одна из важнейших задач археологии Ладоги, на материалах которой предоставляется возможность построить хронологию древностей VIII–X вв. Этот период предшествует сложению древнерусской общности на северо-западе Русской равнины, но недостаточно хорошо и более отрывочно представлен в материалах других памятников региона.

Бронзовое навершие с изображением Одина, найденное в ювелирной мастерской 750-х гг.

Находки из раскопок в Старой Ладоге: балтийский янтарь, восточные бусы, скандинавские украшения

Древнерусское золотое височное кольцо в технике зерни и скани, XII–XIII вв.

Находки из раскопок в Старой Ладоге: скандинавская фибула, формочка для отливки платежных слитков, булавка, подвеска – «молоточек Тора»

Предметы вооружения: наконечник дротика и наконечник ножен; деревянные мечи – игрушки староладожских детей VIII–X вв. Рукояти точно воспроизводят формы
настоящих мечей, изготовленных в рейнских мастерских

Друзья! Мы начинаем новую серию публикаций. Дело в том, что Археологическому клубу уже 26 лет. И у нас было много интересных событий, а также мы работали фактически на всех крупных археологических раскопках Северо-запада России. Походы, путешествия. Мне кажется и об этом можно рассказать. Заодно постараюсь немного познакомить и с самими памятниками и с историей их исследования, в которую мы внесли свой посильный вклад.

И сегодня поговорим о том, как Археологический клуб работал в Старой Ладоге.

Старая Ладога – это небольшой поселок на берегу Волхова, который был в древности важнейшим центром торговли, колонизации северо-запада. Здесь произошло своеобразное слияние культур скандинавской и славянской. Назвать его первой столицей Древней Руси – ну шаг такой… смелый, ибо на мой взгляд в то время когда Ладога могла бы претендовать на звание столицы не было еще оформившегося государства. А когда было государство, она уже уступила первенство другим центрам.

И тем не менее это своеобразная “мекка” любого археолога, интересующегося историей Северо-запада России.

Когда я сам впервые там оказался – наверное это была осень 1988 или 89 годов. Занимаясь в кружке при Эрмитаже и ГорСЮТуре у Бориса Сергеевича Короткевича – поехал с ними туда и был просто, ну, “очарован” – неправильное слово – но весьма заинтересовался и историей раскопок и самим местом – реконструированная крепость, домонгольские церкви и дикая разруха. Символом того времени для меня в Ладоге стал храм Иоанна Предтечи – он тогда еще стоял без ремонта и у него из за того что под ним галереи подземные – сползал на бок купол.

Церковь Иоанна предтечи, 1972г

Все художники приезжавшие в Ладогу, первым делом бежали рисовать этот храм у которого сползла лихо набок маковка. А мы кажется в тот год залезали в пещеры под Предтечей, а потом их закрыли и частично залили бетоном при реставрации храма.

В пещеры на Велеше я сползал уже несколько позже.

Естественно посещали крепость, музей в ней и Никольский монастырь, тогда полузаброшенный.

Еще достопримечательностью Ладоги тех времен был Ленин. Вернее его памятник. Он стоял на территории Успенского монастыря. Тоже закрытого, там был по моему детдом или интернат. Во первых он был маленький, по пояс взрослому человеку. Во вторых он был изображен “в детстве”. Лет так десяти- двенадцати. С октябрятского значка ваяли. С локонами. Он опирался на тумбочку со стопкой книг. И был явно либо с легким ожирением, либо беременный русской революцией. Да, и конечно изумрудного цвета краска придавала всей этой картине невероятную правдоподобность. Однако быстро его сняли наверное в 1991 году. А зря. Красота была фантастическая. Но впрочем, Ленины были типовыми в основном. Так что я его нашел просто из другого города. Вот такой только изумрудный.

На раскопки мы туда не ездили. Но когда я в 1994 году открыл свой кружок, превратившийся потом в клуб, то первым делом мы с первым набором поехали туда именно как туристы, посетители музеев. И потом так ездили каждый год.

С 1995 года я начал посещать проводившуюся один – два раза в год в Старой Ладоге археологическую конференцию памяти Анны Мачинской. На ней познакомился с множеством хороших и талантливых людей. Многие наши Экспедиции клуба выросли из этих знакомств. На протяжении более почти 20 лет регулярно посещал, и сейчас очень жалею, что с уходом Дмитрия Алексеевича Мачинского эта традиция постепенно угасла.

А вот на раскопки все никак не удавалось попасть. Мне казалась эта задача невыполнимой. Да и работа клубом в центре поселка всегда вызывала у меня вопросы – где жить, как быть с местным населением. В Ладоге оно особенное – там же 101- й километр был. И тогда это очень чувствовалось.

Но в 2000, кажется, году я сам, еще без клуба напросился на раскопки к Евгению Александровичу Рябинину. Он тогда в самой Ладоге не работал, но раскапывал поселение на Любше. Кажется это был последний или предпоследний год его раскопок. Любша – это городище, остатки синхронной ранней Ладоге крепости, в которой сделаны были интересные находки эпохи возникновения Древнерусского государства. В том числе остатки простой каменной кладки. Счастлив, что удалось там немного поработать. А вот быт был специфический – жили в домике в центре поселка, сейчас это кафе. Тогда дом отключили от электричества. Мы вечером выносили ведерный самовар на улицу и по купечески гоняли чаи. Вокруг нас были как раз подходящие по виду купеческие домики, правда в большинстве своем разрушенные. Еще поразила переправа через волхов. Там вроде как был лодочник, но его видно не было. Нужно было оставить деньги (уже не помню как – Рябинин наверное сам платил) – стоимость – эквивалентна цене бутылки самогона у местных бутлегеров. Ну мы грузились и плыли на тот берег утром, обратно вечером. Поскольку денег у экспедиции было немного, то чем меньше прогонов тем лучше. В лодку набивалось куча народа, еще скарб экспедиционный, приборы, лопаты… велик иногда. Вода была под борт. Но все хорошо проходило изо дня в день.

Благодаря знакомствам с сотрудниками музея несколько раз с клубом мы приезжали на пару дней, ночуя в помещениях Никольского монастыря. Там было очень странно, непривычно, неустроено, но здорово.

И так долгие годы – поездки с клубом и конференции. А в 2017 году неожиданно мы попали туда на раскопки. Экспедиция не справилась с планом работ и в октябре позвали волонтеров на помощь – конечно мы рванули. Тем более, что руководили работами мои друзья Павел и Наталья. Так мы начали копать, причем не на земляном городище (где был собственно город в раннем средневековье) а прямо в крепости, и разбирали самые первые каменные стены Ладожской крепости. Заодно делали аэросъемку 3д модель стен. В общем это был крутейший опыт. Правда Антон, наш старший участник, уронил девочке Тане пустое ведро на голову. Разбил до крови, рассадил. Раскоп там был на глубине метра три. А Антон в то время работал, оно и понятно, инженером по технике безопасности.

А в 2018 году мы в таком же срочном порядке приехали закапывать докопанный раскоп. И тоже в октябре. И тоже было очень круто. Мы просматривали отвалы и нашли много пропущенных находок. А еще раскопки дали целый пласт находок как говорят археологи поздних – то есть относящихся к началу нового времени – XVII веку. Тогда некоторое время крепость находилась как и почти вся Новгородская земля в руках Шведов. Потом туда вернулся русский гарнизон. Очень много было находок связанных с бытом солдат и шведский, и русских стрельцов.

Так мы начали сотрудничать и я очень надеюсь, что после пандемии это сотрудничество возобновится. Ладога удивительное место с древней историей и прекрасным растущим и развивающимся музеем. Там недавно открыли новую экспозиции. Обязательно ее посетите.

Этим летом археологи из Старой Ладоги совершили самую интересную находку за все годы проведения раскопок. На территории Тайничной башни Староладожской крепости был обнаружен клад, принадлежащий к эпохе Смутного времени. Среди сокровищ – монеты Ивана Грозного, Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Василия Шуйского.

Корреспондент SPB.AIF.RU выяснил, что будет с кладом, кто мог его закопать и почему этот человек так и не вернулся за своим добром. 

Неожиданная находка

Раскопки на территории Староладожской крепости ведутся уже на протяжении 40 лет. В основном это были работы, связанные с земляным городищем рядом с крепостью. Два месяца назад археологическая экспедиция начала раскопки на месте Тайничной башни: здесь располагался выход к воде – таким путем гарнизон мог спастись от наступления врагов. Задачей археологов было установление всех периодов строительства сооружения.

За два месяца на раскопках успели потрудиться более сотни человек – волонтеры, студенты и местные школьники. Раскопки уже собирались сворачивать до следующего года, как вдруг на прошлой неделе при раскрытии вала конца XVI столетия двое студентов обнаружили в грунте настоящий клад. Такой находки в Старой Ладоге еще не было.

В комке земли археологи нашли небольшой кожаный мешочек, в котором лежало 116 серебряных монет – старинные копейки и полушки. В слое грунта над кладом студенты обнаружили обломки вестфальской керамики XVII века – след оккупации. Деньги в мешочке слиплись в один большой ком, и археологам пришлось потрудиться, чтобы разделить монеты.

Сначала археологи сами не осознавали всю значимость их находки. «Когда мы только стали его расчищать, мы увидели монеты Ивана Грозного, – рассказывает начальник Староладожской археологической экспедиции, директор Института истории материальной культуры РАН Владимир Лапшин. – По этой причине мы связывали клад с 1582 годом. Потом мы нашли более позднее монеты. Наиболее обоснованная дата зарытия клада – 1610 год, когда крепость была взята шведскими войсками».

Тот период вошел в историю как эпоха Смутного времени. Тогда кроме угрозы оккупации шведами была напряженная внутренняя обстановка. Люди ждали беды со всех сторон и желали сохранить нажитое.

Почему воевода не вернулся за кладом?

Археологи установили, что монеты из найденного клада принадлежат аж к четырем царствованиям: Ивана Грозного, Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Василия Шуйского. На некоторых монетах отчетливо видны гравировки – «Князь великий Иван» и «Князь великий Борис». В сумме найденные монеты составляют один рубль. В те времена на такие деньги можно было купить корову или лошадь, а зарплата военного составляла примерно пять рублей в год.

Кто именно закопал этот клад в 1610 году – сказать сложно. Скорее всего, это был член гарнизона крепости, стрелец. Когда шведы наступали, он зарыл клад в Тайничной башне и пытался спастись по воде. Владелец денег явно торопился: клад был закопан наспех на поверхности грунта. По одной из версий, хозяином клада мог быть воевода Лобанов-Ростовский. Тогда непонятно, почему он не вернулся за своим сокровищем?

«Факт, что клад не был изъят, говорит нам о том, что человек, его закопавший, был убит, погиб и не вернулся за своим добром, – объясняет заместитель начальника Староладожской археологической экспедиции Наталья Григорьева. – Как нам известно, воевода Лобанов-Ростовский еще долгое время здравствовал. Может быть, он просто забыл о кладе».

Сенсация в мире науки

Археологи заявляют: за все годы раскопок на территории Староладожской крепости подобных находок никогда не было. До этого находили лишь разрозненные монетки, которые по отдельности не имеют большой исторической ценности. Особенность этого тайника заключается в его целостности. По словам археологов, клад можно даже назвать сенсацией в научном мире.

«Это самая интересная находка за все время, – признается Владимир Лапшин. – Клад позволяет установить дату исторических сооружений. Скорее всего, вал, который мы раскрыли, связан с концом XVI века».

В ближайшее время археологической работы в Староладожской крепости будут законсервированы до следующего года. Клад – сами монеты, фрагменты керамики и кусок грунта с частью мешочка из-под денег – пройдет исследования специалистов и реставрацию, после чего все желающие смогут своими глазами увидеть его в Староладожском музее.

К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе

Проведенное двадцать лет назад отрядом СЗАЭ сплошное обследование Ладоги и ее округи предоставило данные о 56 местонахождениях. 26 мест поселений — стоянки, селища, городища, крепость, городской культурный слой; 26 погребальных памятников — сопки и группы сопок, курганные и грунтовые могильники: 4 древнерусских храма (наряду с двумя существующими каменными храмами XII в.) позволяют с достаточной степенью достоверности реконструировать архаическую раниегородскую структуру поселения и предположить его функциональную связь с Новгородом (Лебедев. Седых 1985: 15-25; Лебедев 1985: 206-210; Kendwick 1994: 323-324).

Погребальные памятники и культурный слой Староладожского поселения практически непрерывно и преемственно исследуются уже более ста лет (Бранденбург 1985: 135-141; Равдоникас 1949:5-69; Кирпичников 1979: 92-106). Тем не менее открытия последнего десятилетия вносят существенные дополнения и раскрывают новые, более глубокие перспективы изучения истоков и этапов формирования и развития раннегородской структуры Ладоги и ее округи.

[adsense]

Древнейшие следы освоения зоны ладожского градообразования, от Велеши до Княщины, выявлены на обоих берегах Волхова и относятся к каменному веку (неолиту-энеолиту IV—III тыс. до н. э.): стоянка «Под Сопкой» в Велеше, Захолмье, Стрелка крепостного мыса южнее Никольского монастыря; в основном они расположены на краю береговой террасы Волхова, хотя в некоторых случаях (Захолмье) обнаружены и ниже современного уровня воды (Стеценко 1995:17- 19). Очаги, остродонная керамика с «ямочным орнаментом» достаточно типичны ддя «протосаамского» и «прафинского» населения этого широкого круга культур Фенноскандии и лесной зоны Восточной Европы. Следующий этап документирован единичными находками, относящимися к «кругу культур боевых топоров» (Победище) II тыс. до н. э. Материалы этого времени известны и выше по Волхову, у Порогов (в последнее время на мысовом городище Шкурина Горка исследуется поселение этой эпохи). Этнокультурный состав населения ранних этапов стал основой серии поселений «эпохи раннего металла — раннего железного века», представленных в ладожской округе значительно шире: следы селищ с лепной, слабо штрихованной, «текстильной» или украшенной мелким ямочным орнаментом керамикой, кремневыми отщепами; иногда — хорошо выраженный культурный слой обнаруживается, при внимательном исследовании, в основании практически всех раскопанных сопок, а также в нижних горизонтах ряда поселений (Горчаковщина, Любша, Лопино — на правом берегу, Подол, Велеша/урочище «Сопки», Малышева Гора, Победище — на левобережье Волхова).

Городище Любша, известное по сводкам 3. Ходаковского и Д. Я. Самоквасова, разведочными раскопками было затронуто в конце 1960-х — начале 1970-х гг. (С. Н. Орлов, Г. С. Лебедев, В. П. Петренко); именно тогда было установлено наличие культурного слоя, в том числе горизонта с лепной керамикой и печками-каменками, и каменной конструкции вала городища (Петренко, Шитова 1985: 181-191). Однако спустя четверть века новые раскопки Е. А. Рябинина (с 1996 г.) в полном объеме раскрывают сенсационную значимость этого памятника (Рябинин, Дубашинский 2002: 196-203).

Мысовое городище площадью менее 2 тыс. кв. м (45 х 45 м, с оплывшим дугообразным валом протяженностью 70 м и шириной основания до 18 м) было укреплено древнейшей на Северо-Западе Руси фортификацией с использованием каменной «панцирной кладки» из плитняка, сохранившейся на высоту до 2,2 м, с каменными субструкциями дополнительных подпорных стен и деревянной конструкцией укреплений по верху вала. Более ранний земляной вал с деревянным тыном, по радиоуглеродным датам, относится к VII — первой половине VIII в.

Культурный слой нижнего горизонта, с очажками, большим количеством рыбьих костей, лепной керамикой, костяными орудиями, типичен для ладожских поселений раннего железного века. Горизонт «периода существования каменно-земляной крепости» («жилой», по определению авторов раскопок) характеризуется широким использованием плитняка (в том числе для печных конструкций), лепной керамикой «ладожского облика» (типичной для нижних слоев Староладожского Земляного городища) и большим количеством индивидуальных находок (свыше 1 ООО предметов). Среди них — литейные формы и украшения из цветных металлов, тигли, льячки, серебряные, бронзовые и свинцово-оловянистые слитки, полуфабрикаты и отходы, шлаки; десятки железных изделий, крицы и шлаки характеризуют развитое кузнечное ремесло (в частности, овладение техникой «трехслойного пакета», представленной в самом раннем горизонте Ладоги). Височные кольца, в том числе спиралеконечные, характерные для раннеславянской культуры во всей «северославянской этнокультурной зоне», лунничное кольцо типа известных в Подунавье, пластинчатые височные кольца, типичные для Верхнего Поднепровья, убедительно обосновывают безусловно славянскую принадлежность укрепленного поселения. В то же время ладейные заклепки и некоторые другие детали указывают на взаимодействие обитателей городища со скандинавскими мореходами. На Любше найдено также свыше 20 голубых кубовидных стеклянных бус (в Ладоге известных лишь в 4 экз.), которые указывают на ранние связи по Великому Шелковому пути (при полном отсутствии в слое «рубленого бисера», типичного для Ладоги).

Датировка славянского городища в Любше наиболее вероятна в пределах начала VIII — середины IX в.: во второй половине IX столетия разрушенный памятник был на некоторое время заброшен, что, очевидно, связано с масштабными преобразованиями в Ладоге «времен Рюрика». Таким образом, Любша — первый по времени памятник славян в ладожской округе, предшествующий появлению застройки середины VIII в. на Староладожском Земляном городище (Староладожском поселении VIII-X вв.). Среднеевропейское происхождение славянского населения Любши, тесная связь с западными славянами Балтийского Поморья (впрочем, совмещающая и связи со славянами и «кривичами» Верхнего Поднепровья, и с более отдаленными славянскими землями Подунавья) существенно уточняют и подкрепляют предположение о самостоятельном, по сравнению с регионами Среднего и Верхнего Поднепровья, процессе формирования славяно-русского населения Новгородской земли; близкие Любше памятники VIII в. сейчас исследуются и в Ильменском Поозерье (Носов 1990:5-37; Носов, Плохов 2002; 157-180).

Среди находок Любши — детали т. н. «наборных поясов», известных в Прикамье VI-VII вв. (Рябинин, Дубашинский 2002:200). Эти же поясные наборы представлены в поселениях Поозерья (Носов, Плохов 2002: 174). Прорезные неорнаментированные поясные накладки характерны для древностей Прикамья, погребальных памятников древних тюрок Южной Сибири, Тувы, Монголии, а также известны в согдийском Пенджикенте 700-775 гг. Серповидные поясные бляшки, найденные в Приильменье, типичны для поломской, ломоватовской и неволинской культур Прикамья, а также древностей Северного Кавказа VIII-IX вв. Сочетание обоих типов бляшек характеризует прикамскую «неволинскую культуру» VIII в. Детали «неволинского пояса» обнаружены в ладожской сопке № 140 (раскопок Н. Е. Бранденбурга на Победище). Д. А. Мачинский обратил внимание на мощный «импульс» распространения этих поясов из Прикамья в бассейны Оки и Верхней Волги, в Эстонию и Южную Финляндию, а оттуда — в Среднюю Швецию; в Финляндии дата этих находок 650-700 гг., в Прикамье — 650—730 гг., азиатские параллели дают дату 680—740 гг. (Мачинский 1997: 161). В неволинской культуре Прикамья пояса характерны для парадного женского убора (в бассейне р. Сылвы, левого притока р. Чусовой, которая является левым притоком р. Камы, представлено около 50 полных наборов). И в неволинской, и в ломоватовской культуре Пермского Предуралья (7 находок) пояса обнаружены исключительно в женских погребениях (Кызласова, Белавин 2001: 89). В Финляндии, где известно 19 находок, как и в Ладоге и в Уппсале, пояса — принадлежность мужских погребений. Эту «смену пола», переход артефакта из женской (прикамской) в мужскую субкультуру Скандобалтики, исследователи объясняют высокой престижностью этих вещей, обусловленной представлениями о могуществе северных «финских» колдуний-воительниц (ассоциируемых с великаншей Грид эпоса «Эдды»); распространение их — проявление активности восточнофинских купцов permi, бродячих торговцев-коробейников; название производят от вепсского Рег-mаа, «задняя земля, земля за рубежами, украина», исходного для обозначения «Пермь» (Кызласова, Белавин 2001:92).

Существование этих связей между Пермью, Ладогой и Финляндией (Швецией) документирует еще одна из «случайных находок» в урочище «Сопки» (Заморье) на ладожском левобережье Волхова, ранняя равноплечная фибула (Волковицкий 2001: 56-57). Аналогичная фибула в могильнике Юлипяя в юго-западной Финляндии была найдена вместе с «неволинским поясом» и двушипным ангоном-дротиком (такой же дротик происходит из раскопок Ходаковского в «Полой сопке»), что позволяет предположить раннюю дату ладожских сопок и связь их с формированием трассы культурных взаимодействий: Прикамье — Южное Приладожье — Средняя Швеция (Мачинский 1997:161-167). Фибула этого круга (как и поясная накладка) есть также в раннем слое Труворова городища в Старом Изборске, форпосте славянского расселения в земли прибалтийско-финской «чуди» (Седов 2002: 53, 58, рис. 28,8, 59-60, 67).

«Нулевая фаза» Ладоги VI/VII(?) — первой половины VIII вв., вопрос о которой ставит новое поколение исследователей (С. Л. Кузьмин, А. И. Волковицкий), безусловно предшествует той структуре скандо-славяно-финских отношений, которая начинает формироваться с основанием Староладожского поселения (на Земляном городище) с середины VIII в. По-видимому, именно на этой фазе скандинавам стали известны северные «бьярмы» (permi), задолго до плавания Оттара вокруг Нордкапа в Бьярмаланд (ок. 890 г.); он, во всяком случае, знал, что встретил Beormas, а не Terfinna (Матузова 1979: 20). Инициатива в налаживании связей в VI—VIII вв., вероятно, в большей мере принадлежала финно-уграм (перми, веси, чуди, суми), чем скандинавам и славянам, последовательно включавшимся в контакты на «Восточных путях» в течение этих же столетий. Сравнительно высокая, по отношению к IX веку, роль веси, чуди, мери в процессах VIII столетия хорошо соотносится и с самой историей «макротопонима» Ладоги, где первичным компонентом выступает местный, финский (Alode-joki); в свою очередь, именно этот финский компонент мог передать мигрантам-славянам уже устоявшееся именование скандинавов — ruotsi, трансформировавшееся в славянское русь.

«Поселение Старая Ладога, возможно, прямее отражает культурную общность, обозначающую новое значение термина. Ядром этой общности, вероятно, были скандинавы, но она была открыта и для других, местное финское население явно играло решающую роль. Люди, жившие здесь, вероятно, были в основном двуязычны, и указанием на это является тот факт, что имя, ранее использованное финнами для скандинавов, было теперь использовано населением Ладоги для самих себя» (Кальмер 1999: 155). Юхан Кальмер, предлагая эту реконструкцию продвижения аландских поселенцев «вендельского времени» к Ладоге, не располагал еще данными об открытиях в Любше, равно как о наличии «неволинских поясов» в Поозерье; однако предложенная им картина взаимодействий для Ладоги VIII в. вполне может быть принята как исходная для «нулевой фазы», когда в эти взаимодействия финнов и скандинавов (Alode-joki — Aldeigja) включились славяне (словене) Поволховья и Приильменья.

Эти взаимодействия в памятниках северной («сакральной») зоны ладожского градообразования (Лебедев, Седых 1985: 15-17) проступают в материалах не только Любши, но и селища Горчаковщина (слой с «текстильной» керамикой перекрыт горизонтом керамики «ладожской», а затем древнерусской гончарной) и «самой северной группы сопок» там же, на правобережье (крупнейшая из них, 9 м высотой и 22 м в основании, не уступает самым внушительным из собственно ладожских насыпей). Сопки «Заморья» исследованы слишком фрагментарно: в Полой сопке найдены лишь упомянутый дротик-ангон и лепная урна с кремацией, основная (каменная) часть насыпи осталась недоступной для раскопок; исследованы разрушенные насыпи с остатками сожжений, каменными конструкциями, немногочисленными вещами (в одном из погребений, видимо женском, с бусами, на кострище найден череп лошади). Полая сопка, вполне достойная имени «Олеговой Могилы», впечатляет размерами: при диаметре 30 м она сохранилась на высоту более 8 м (две трети первоначальной, достигавшей 12-14 м). Топография насыпей, в их соотношении с панорамою Ладоги за волховской излучиной (и Храмом Рождества Иоанна Предтечи на Малышевой Горе) не уступает композиции Великих Курганов Старой Уппсалы. Однако объективных данных для точной датировки и интерпретации этих памятников пока все еще недостаточно, хотя нет сомнений в том, что именно здесь «Русская земля стала», ко временам Олега; но когда и как — предстоит еще, видимо, выяснять не одному поколению археологов, если, конечно, эти памятники будут хранить так же бережно, как сравнительно с недавних пор стали охранять шведы — курганы Уппсалы.

Малышева Гора за Моревым ручьем замыкает «сакральную зону» и в этом значении закреплена православными храмами, появившимися с основания новгородским владыкой Климентом (1276-1299) монастыря Рождества Иоанна Предтечи. Существующий храм поставлен в XVII в.; на «братском кладбище», затронутом разведочными раскопками В. П. Петренко, была найдена каменная византийская иконка «Вход в Иерусалим» XIV-XV вв. (Петренко 1977: 30). Текстильная керамика в слое на площадке и склоне горы, а может быть, и сильно деформированные валы по склону (вместе со следами монастырских песчаных выработок — штолен кварцевого песка для петербургских стекольных заводов) значительно осложняют облик памятника, хотя связь его с храмовым праздником Ивана Купалы указывает на давние, дохристианские корни сакрального «топохрона».

Северную часть «городской зоны» отграничивает от «сакральной» последняя из сопок в парке усадьбы Томиловых (соседящем с садом Успенского монастыря). За пределами монастырской ограды, южнее С. Н. Орлов исследовал «Успенский грунтовый могильник» на Варяжской улице, с 10 ингумациями и 1 кремацией (воина в кольчуге, в сопровождении коня); по-видимому, это кладбище распространялось и дальше на север (внутрь монастырской ограды) по склонам и вершинам отлогого берегового холма ручья Грубица; на холме в XII в. был поставлен каменный храм Симеона Богоприимца (в XIX в. остатки церкви вошли в состав Больничного корпуса монастыря), а на противоположном берегу ручья — храм Успения Богородицы, в XII-XV вв. — соборный храм Богородицкого конца Ладоги (Лебедев, Седых 1985: 21-22).

Главный объект «городской зоны» — Староладожское поселение на Земляном городище и на Варяжской улице — на северном, левом берегу и, прежде всего, за южным, правым берегом Ладожки и каменной крепостью на мысу Ладожки и Волхова. Здесь, за Ладожкой, укрепления «Земляного города» XVI-XVII вв. перекрыли и законсервировали, но при этом и в значительной части уничтожили культурный слой VIII-Х вв., который распространяется и на запад от бастионов Земляного городища вдоль правого берега Ладожки (Бессарабова 1996: 25-28; 1998: 42-50).

В целом площадь первоначального Староладожского поселения, видимо, не превышает 2-4 га (Кузьмин 2000: 51). Раскопками Репникова-Равдоникаса-Рябинина на Земляном городище («раскоп 3-х Р») исследована площадь 2300-2500 кв. м; раскоп А. Н. Кирпичникова 1984-1998 гг. вскрыл 250 кв. м в северо-западном углу Земляного городища; раскоп 1999-2000-хгг. увеличивает на 130 кв. м площадь «раскопа 3-х Р»; с учетом слоя, вскрытого В. П. Петренко на Варяжской улице у противоположного берега р. Ладожки (600 кв. м), общая исследованная площадь Староладожского поселения не превышает 3400 кв. м, что составляет 8-16% территории, заселенной в VIII-X вв.; при этом, однако, ранние горизонты VIII—IX вв. выявлены лишь в «раскопе 3-х Р», и степень их изученности может составлять более 50% (Кузьмин 2000: 51-52; Кирпичников 2002: 227-235; Кирпичников, Сорокин 2002: 151-158).

Стратиграфия слоя VIII-X вв. разделена на 11 ярусов, объединяемых в горизонты Д, Е1, Е2, ЕЗ (маркировки А-Г были приняты для дневной поверхности и верхних отложений слоя, общей мощностью до 3 м) и датированных с использованием дендрохронологии в пределах десятилетий (Кузьмин 2000: 51-69). Ярусы I-VII соответствуют принятому ранее выделению «горизонта Е» (с различными подразделениями), ярусы VIII—XI — «горизонту Д» (см. Кузьмин 2000: табл. 3).

В I ярусе (750-760гг.) по всей сводной площади «раскопа 3-х Р» выявлены три «больших дома» каркасно-столбовой конструкции (12 х 6 м), с очагом в центре, срубная постройка 6 х 5 м (также с очагом в центре) и комплекс «кузницы» (кузнечно-ювелирной мастерской) с каменной наковальней (ею служил гранитный валун), горном, плавильной печью и другими деталями; порубочная дата этой постройки — 753 год, самая ранняя дата Староладожского поселения. Именно эта мастерская представляла собою первый в Ладоге производственный комплекс, к которому принадлежал найденный в канавке кузницы «клад» ремесленных инструментов (Рябинин 1980:161-180).

В состав его входит 26 предметов, в том числе — клещи (7 экз. шарнирных клещей, длиной от 192 до 418 мм, некоторые — с ограничителями), шилья или пробои (2 экз.), 2 миниатюрные наковаленки, 3 ювелирных молоточка, 2 зубила, ювелирные ножницы, 2 сверла (ложковидных, для сверления дерева), 2 волочильни для проволоки, оселок, ручка ларца (в который, видимо, были сложены инструменты) и бронзовое навершие с изображением Одина в окружении вещих воронов (Хугин и Мунин).

Мастер-универсал, владелец «клада» инструментов безусловно скандинавского производства (с устойчивыми аналогиями в древностях вендельского периода), изготавливал ладейные заклепки, ножи, стрелы (найдено до десятка изделий и 25 заготовок), а также занимался бронзолитейным делом. Этот, самый ранний из выявленных на Руси, «производственный комплекс, органически включенный в систему восточноевропейского протогородского образования, является показателем уровня развития и специализации собственно ладожского кузнечного и ювелирного ремесла, генетически связанного с расцветом ремесленного производства в Древней Руси» IX-XI вв. (Рябинин 1980:177).

Овальная скорлупообразная фибула, фрагмент гривны с «молоточком Тора», фризские гребни (с этого времени — один из устойчивых предметов ладожского производства, как и ювелирные изделия, поделки из янтаря, а в следующих десятилетиях — стеклянные бусы), как и два кресала — североевропейского и славянского типов, достаточно определенно говорят и о североевропейском происхождении, и о ремесленно-торговом роде деятельности населения.

II ярус сменяет застройку I яруса в середине 760-х гг. Производственный комплекс перестал действовать; видимо, именно в это время и был спешно скрыт кузнечный «клад», а на месте кузницы со временем появилась «летняя кухня» (Кузьмин 2000:58).

Застройка этого времени состоит из нескольких небольших (6 x6 м) срубных построек (в пяти из них — печи в углу), амбара «на пнях», около 780 г. они уничтожены пожаром. Именно к этому горизонту относятся литейные формы и украшения из оловянистых сплавов, характерные для широкого круга местных культур Восточной Европы и поступавшие из ареала раннеславянских культур Днепровского Левобережья или Поднестровья/Подунавья — пражской, пеньковской, колочинской — в верховья Днепра, Западной Двины, Волги и далее на Северо-Запад. Здесь, в ремесленных центрах «культуры северных длинных курганов», таких как городище Рыуге или Камно в Причудье, так же как в Ладоге, на основе славянских прототипов вырабатываются оригинальные местные виды этих украшений и «комбинированные», как в Ладоге, формочки для их отливки (Мачинская 1988: 17-18; Щеглова 2002: 134-150).

III ярус (780-810гг.) сохраняет примерно тот же облик застройки (выявлено три дома с печами). В это время начинает действовать стеклодельная мастерская, «базирующаяся на восточной технологии и привозном сырье» (Рябинин 1995:43-49). Мастерская (на месте кузницы) использовала рецептуру варки стекла, для которой требовался поташ, зола солончаковых растений; такое сырье, в необходимых количествах и достаточно регулярно, могло поступать лишь из степной зоны, по Волжскому пути. В это время в Ладоге появляются первые клады арабского серебра (786 г.), сердоликовые бусы, салтовские «лунницы» синего стекла.

В IV ярусе за один год (811 год рубки бревен) возводится «большой дом» и застраивается вся площадь «раскопа 3-х Р» (не менее 7 жилых построек с печами); возможно, к этому времени относятся несохранившиеся постройки Варяжской улицы (с дендродатами 842-857 гг.), большой дом в 830-х гг. сменяется постройкой несколько меньших размеров. Пожар около 840 г. полностью уничтожил всю эту застройку.

V ярус (ок. 840—ок. 865 г.) воспроизводит и развивает планировочную структуру предшествующих десятилетий; рядом с «большим домом» ставится второй такой же (в раскопе Н. И. Репникова), вокруг них группируются срубы с печами, севернее ставится еще один «большой дом», площадью 120 кв. м; здесь найден деревянный «став» с рунической надписью, гривна с «молоточком Тора», многочисленные «детские» деревянные игрушечные мечи; «большие Дома» окружает «служебная» застройка. С этого же времени прослеживается регулярная застройка Варяжской улицы. Однако весь этот строительный горизонт расцвета варяжской Ладоги» уничтожен пожаром (в огне на окраине поселения погибли даже женщина и ребенок, чьи обгоревшие останки обнаружены в дренажной канавке раскопа А. Н. Кирпичникова).

В VI ярусе (ок. 865-890-е гг.) восстановлен лишь один («центральный») из «больших домов», но при этом снова действует кузница; наиболее интенсивные следы производственной деятельности этого времени зафиксированы на территории ладожской крепости (Корзухина 1961: 82-87). Видимо, в это же время появилась производственная постройка на северной окраине Земляного городища (в раскопе А. Н. Кирпичникова), где найдены незаконченная изготовлением фибула типа Бирка 655, равноплечная фибула типа «Вальста», другие литые латунные вещи, равно как резной фризский гребень, славянское бронзовое спиралеконечное височное кольцо, заготовки и производственный брак стеклянных бус (Кирпичников 2002: 227-253).

Радикально меняется картина в VII ярусе (890-920-е гг.): в западной части исследованной площади раскопа 3-х Р» строится «большой дом» с обходной галереей, частично раскрытый В. И. Равдоникасом, а полностью вскрытый и детально изученный Е. А. Рябининым (Рябинин 1985:39-47); при строительстве этой «спешно возведенной постройки» было использовано корабельное дерево, а в заполнении найдено свыше 200 стеклянных бус и более 30 кусков янтаря (в северной пристройке). Ладожский «большой дом» горизонта Е 1 может быть сопоставлен с «артельными» постройками купцов-русов, которые примерно в это же время видел и описал на Волге Ибн-Фадлан (Рябинин 1985:47). Сложный жилищно-производственный комплекс появляется в южной части участка «раскопа
3-х Р», сруб с печью-каменкой и трехстенным прирубом с производственной печью.

В VIII ярусе (920-е — ок. 950г.) на месте «купеческого» возводится не уступающий ему по размерам, но значительно более комфортабельный «большой дом», продолжавший существовать и во время формирования ІХ яруса (950-970-е гг.). Этот «дом-долгожитель» (Кузьмин 2000:60) реконструируется как двухэтажное здание вполне дворцового облика. Несколько под углом к нему в два ряда выстраивается десяток срубных построек (жилищ с печами), среди находок по-прежнему встречаются скандинавские—разнотипные фибулы, бутероли (наконечники ножен), гривна с «молоточками Тора» и пр. Свыше 300 заготовок изделий из рога, заготовки костяных гребней, изделий из янтаря, литейные формы концентрируются в некоторых постройках, позволяя выделить по крайней мере четыре ремесленные мастерские (Давидан 1977:101-105). Возрастаети ввоз, наряду с производством на месте, стеклянных бус наиболее примитивных типов (лимонообразных, крупного и, особенно, мелкого рубленого бисера), связанных со стабилизацией «схемы тройного обмена»: бусы — меха — серебро (и другие товары), серебро — бусы (и другие товары) — меха (Львова 1977: 106-109).

Пожар 950-х гг. не привел к изменениям сложившейся городской застройки и в целом облика поселения этого «горизонта Д». В X ярусе на месте двухэтажного «дворца» ставится сложный комплекс из двух неотапливаемых срубов, избы с печыо-каменкой в углу и системы настилов, который С. Л. Кузьмин рассматривает как «преемника сооружений открытых на участке Е. А. Рябинина» (Кузьмин 2000:67). Застройка, сменившаяся постройками XI яруса, была уничтожена пожаром 997 г. (как и на Варяжской улице). Следующий пожар 1015 г. отображен лишь материалами застройки Варяжской улицы (Петренко 1985:91).

Верхние отложения горизонта Д сильно деформированы с появлением грунтового могильника (христианского облика), а затем — строительством каменного храма св. Климента (в 1153 г.). Начальная дата могильника 970-1060 гг., как и антропологические характеристики, позволяют рассматривать его «как кладбище варягов-христиан, проживавших в Ладоге в период правления ярлов» (Платонова 1997:26; Санкина 1998: 72-75); это дает основания для предположения о перепланировке застройки в конце X в. для строительства деревянной церкви, предшествовавшей каменному храму св. Климента (Платонова 1997: 26). Правда, лишь с переходом Ладоги под контроль новгородского епископа, при владыке Никите (1096-1108), которому, очевидно, принадлежала найденная на городище печать протопроедера Евстафия (1088-1094), и с началом деятельности новгородского архиепископа Нифонта (1130-1156) в Ладоге, именно со строительства каменной Климентовской церкви, устанавливается «церковно-административное деление русского города», что выражается, в частности, созданием нового типа каменного посадского храма, стоящего «берегом по горе», — первые из таких храмов, начиная с церкви св. Климента, были возведены именно в Ладоге (Мусин 1996: 75).

Варяжская улица Старой Ладоги, протянувшаяся вдоль левого берега Волхова, в южной, прибрежной к Ладожке, части сохранила культурный слой мощностью до 3,8 м. В 1970-х гг. на площади 600 кв. м он был исследован В. П. Петренко (Петренко 1985, 81-117). Исследовано свыше 40 срубных построек, образующих 11 строительных горизонтов, восемь из них (XI—III) соотносимы со стратиграфией Земляного городища (IV-XI ярусами) (Кузьмин 2000: 54, рис. 3). Полученные дендродаты для двадцати построек (Черных 1985:117-122) позволяют представить динамику жизни в этой части Староладожского поселения.

Ранние постройки XI-X горизонтов поставлены по гребню береговой террасы перпендикулярно берегу Ладожки, подквадратные или вытянутые в плане срубы площадью 11,7-16,4 кв. м или 21,7-27 кв. м, до 40-50 и даже 70 кв. м. Первая из построек была поставлена на глиняной подсыпке, многие ставились на камни или деревянные подкладки. Постройки рублены «в обло» из сосновых или еловых бревен 4-6 м (реже до 8 м) длиною, пазы конопатились мхом; в ряде случаев срубы обносились обходной галереей, опиравшейся на дополнительный «внешний венец» бревен (эта особенность ладожских жилищ впервые по материалам Земляного городища была выявлена историком русского зодчества Ю. П. Спегальским — Спегальский 1972). Лиственные деревья — береза, ольха, осина, ясень, дуб — использовались для оград, подкладок, настилов.

Самые ранние постройки появляются здесь в 840-х гг. (годы рубки — 842,847,849, 851). Два сооружения были возведены в конце 850-х—860-х гг. VII строительный горизонт формируется в 870-890 гг., а с 905 г. наблюдается новое оживление строительства.

Структура застройки меняется, начиная с V строительного горизонта: в 930-40-х гг. возводятся жилые срубы, а с 947 г. возводится «большая постройка», ориентированная довольно точно по странам света, определяя такую же постановку жилых домов и в целом — уличную планировку, с этого времени практически совпадающую с трассировкой существующей в наши дни Варяжской улицы Старой Ладоги. В 950-960 гг. участок возле «большой постройки» интенсивно застраивается. V, IV, III строительный горизонты характеризуются возрастающей интенсивностью застройки и благоустройства, появляются уличные настилы. В одном из них использована клинкерная обшивка борта грузового корабля, как и корабельное дерево в ряде других ладожских построек; среди находок Варяжской улицы — береста с древнейшим на Руси изображением парусного корабля (Лебедев 1999: 204).

В прямоугольных срубах застройки Варяжской улицы, как правило, имеются печи или очаги, в IV горизонте обнаружен загон для скота. Наиболее плотно застроен III горизонт (970-990 гг.), где исследовано 17 построек, в том числе — большой сруб площадью 50 кв. м, с печью-каменкой в юго-восточном углу и прямоугольным очагом в центре (таким образом, совмещены славянская и скандинавская отопительные традиции). Многокамерный комплекс «хоромного сооружения» составляли три сруба, объединенные столбовой постройкой и настилами, дощатыми полами на лагах, тяжелой кровлей с толстой дерново-земляной насыпкой. Один из срубов был двухъярусным (на подклете), соседние с ним — связаны галереей, внутреннее пространство между срубами вымощено настилом (из корабельных досок) и замыкалось срубными постройками (одна из которых, с дощатыми стенами и внутренней лестницей, также была двухэтажной).

«Открытие подобных сооружений, сопоставимых с хоромными постройками древнерусских городов», практически одновременно возведенных и на Варяжской улице, и на Земляном городище, определяло облик Ладоги времен великого князя Владимира (Петренко 1985: 104; Кузьмин 2000: 65). Именно этот город «Вальдамара Старого» стал главной целью норвежского ярла Эйрика, враждовавшего с Олавом Трюггвасоном (который пользовался поддержкой киевского великого князя). В 997 г. Эйрик «отправился на восток в Гардарики против Вальдамара Старого и воевал во многих местах в его государстве. Он разрушил Альдейгыоборг и взял там много богатства, и еще дальше продвигался он на Восток в Гарды. Везде шел войной, жег города и крепости, а бонды бежали с имуществом в леса» («Сага об Олаве Трюггвасоне» Монаха Одца, XXVI — пер. Т. Н. Джаксон). В «Bandadrapa» скальда Эйвинда Дадаскальда («скальда подвигов») этому посвящена виса:

Oddhridar fór eyda ox hrid at [tat sidan logfagandi lsgis land Valdamars brandi Aldeigju brauzt, oegir oss numnask skil. gumna Su vard hildr med holdum hord, Komzk austr i Garda

Прошел мечом землю Вальдамара смерти врагов повергая в побоищах, воин.
Твердо знаю, в Гардах повергатель ратей Альдейгье погибель уготовил, стойкий
(Пер. Е. А. Рыдзевской)

Данные раскопок и на Варяжской улице, а в соотношении с ними — на Земляном городище полностью подтвердили эти сведения «королевских саг» и скальдики (Джаксон 1993: 152-153, 158-159, 213-215).

Центральным сооружением, определявшим облик и значение Варяжской улицы в течение полувека (с 947 по 997 г.), была «Большая постройка» (Петренко 1985:105—112). Стены из кольев, горбыля и плах (намеренно обрушенные внутрь, незадолго до пожара на Варяжской улице) окружали четырехугольник примерно 10 х 10 м. Внутренние его стены состояли из мощных опорных столбов высотою до 3 м; на расстоянии 1,2 — 1,4 м от заостренного верха в столбах были выбраны пазы для тщательно вытесанных плах, бревна ограды дополняли жерди, оплетенные лозой. Вход, вероятно, находился в южной стене (наиболее разрушенной). Среди находок — долбленая деревянная посуда, небольшие антропоморфные и зооморфные резные изображения, медная подвеска с рунической тайнописью и железная гривна с «молоточками Тора». Конструктивные особенности и находки позволяют сближать ладожскую постройку со скандобалтийскими святилищами, и в частности, с тщательно исследованным деревянным культовым сооружением у славянского городища Гросс-Раден: площадью также около 100 кв. м, с обходным парапетом и двойным рядом стен. Безусловно, в Ладоге на Варяжской улице было открыто языческое святилище второй половины X в.

[adsense]

Оно преднамеренно было разрушено еще до пожара 997 года. По-видимому, это произошло в ходе Крещения Руси, когда в 989 г Добрыня, дядя князя Владимира, направился в Новгород сокрушать языческие идолы (начиная с Перуна, которого сам же ставил там в 980 г.). Площадь разрушенной «большой постройки» оставалась свободной при застройке последнего, II-го строительного горизонта (в I-м открыты лишь ямы более поздних комплексов). Тринадцать построек конца X — начала XI вв. представляли собою все те же прямоугольные срубы, ориентированные по странам света, одна из построек с трех сторон была окружена небольшими пристройками, в основном сооружении найдены глиняные грузила от типично скандинавского вертикального ткацкого станка. На месте «большой постройки» в это время сохранялся пустырь (Петренко 1985: 91), в то самое время, когда на Земляном городище, по-видимому, появились первые погребения христианского могильника ладожских варягов (Платонова 1997:26).

Территория Ладожской крепости для описываемого времени остается недостаточно ясной; как отмечалось, каменные укрепления, открытые в 1973 г., после двадцатилетних исследований остаются предметом дискуссии в отношении их датировки (Стеценко 1995: 19). Г. Ф. Корзухина относила какое бы то ни было «освоение» узкой скалы крепостного мыса ко времени не ранее X в., когда здесь начинается активная хозяйственная деятельность и появляется кузница (Корзухина 1961:82-87). Можно синхронизировать это освоение с застройкой VI яруса на Земляном городище, то есть отнести к 865-890 гг. (Кузьмин 2000: 53); в таком случае сообщение ПВЛ о том, что Рюрик в Ладоге «сруби город», могло означать появление деревянной фортификации на узком каменном мысу, служившем естественной защитой ладожской гавани. Погром ярла Эйрика, когда особо отмечено уничтожение города (stadinn) и крепости (borgina) (Джаксон 1993: 158, 163), при тотальности пожара Староладожского поселения и на Варяжской улице, и на Земляном городище, где укреплений этого времени не выявлено, делает правомерным предположение о деревянной крепости (borg, Aldeigjuborg) именно на мысу Волхова и Ладожки, который, таким образом, становился градостроительным центром планировочной структуры древнерусской Ладоги. По-видимому, это произошло во второй половине IX в. Крепость, в таком случае, стала реальной доминантой городского ансамбля в 865-997 гг., сохраняя это значение, при всех катастрофах (997,1015,1105 гг. до строительства каменных стен 1114 г. и следующих столетий), на протяжении десяти веков и до наших дней, когда ладожской архитектурной доминантой остаются башни и стены XVI столетия, окружающие каменный храм св. Георгия XII в.

К «городской» зоне относится также курганный могильник, вынесенный за пределы поселения, на правый берег Волхова. Он располагался напротив ладожской крепости (где в XII в. был поставлен воинский Георгиевский храм), на одной визуальной оси с крепостью и «Висельником», в урочище Плакун. На нижней береговой террасе Волхова здесь исследованы остатки полутора десятков курганов. Они были раскопаны с 1940 по 1971 г. (Назаренко 1985: 156-169); по-видимому, зафиксированные и изученные курганы составляют от 10% до 20% курганного кладбища, которое могло располагаться от выявленных насыпей, по крайней мере, до сопки здесь же, на нижней террасе, южнее курганов; вся площадка снивелирована застройкой дер. Малое Чернавино (Погорелец тож), появившейся здесь в 1880-х гг.

«Это первая в Приладожье группа могильных памятников, которую определенно и надежно можно связать с норманнами», — писал В. И. Равдоникас вскоре после начала раскопок (Равдоникас 1945:41). Насыпи были вытянуты рядами вдоль правого берега Волхова, в северной части небольшие курганы группируются полукольцом, окружая самый внушительный из сохранившихся курганов Плакуна (№ б). Обнесенный ровиком с выложенными плитняком склонами, курган диаметром 20 м и высотою около 1,1 м содержал в основании овальное кострище длиной 8, шириной 5,5 м, на нем — три плиты и столбовая ямка с остатками дерева (елового столба), и рядом — яма, в которой обнаружен ящик из сосновых досок, длиной 0,6 м, шириной 0,3 м, высотой 0,15 м, ориентированный с северо-востока на юго-запад (по оси кострища и перпендикулярно к реке). Ящик пуст, на дне его — продавленная внутрь крышка. В разных частях насыпи, на ее основании и в слое кострища найдены отдельные кальцинированные кости, ланцетовидная стрела, ладейная заклепка и серебряная лунница (Назаренко 1985:168). Необычный характер этого захоронения вызывает ассоциации и со скандинавскими обрядами (овальное кострище, заклепка, ланцетовидная стрела), и со славянским сожжением «на столпе на путех». Лунница, типично «восточнославянской» формы (заимствованной у авар), украшена в технике филиграни, известной по датским фибулам типа «Терслёв», изготавливавшимся в юго-западной части Балтики, на островах Эланд и Готланд, а также в бассейне оз. Мелар (там, где в предшествующий период IX в. прослеживалась активность христианских миссий и немецкого художественного ремесла).

Лунницы отливали, судя по найденным формам, в Хедебю, Бирке и в Ладоге; в качестве украшений их носили только славяне (восточные и западные); правда, в Бирке (могила № 660) подвеска-лунница имеется в составе женского убора с парой скорлупообразных фибул. Позолоченная серебряная лунница из кургана № 6 Плакуна покрыта декором, типичным для искусства викингов, и была, очевидно, изделием ремесленника-профессионала Ладоги X в. (Капелле 1989: 135-140).

Курган № 1, в противоположной (южной) части сохранившейся группы, высотой 0.45 м, диаметром 15 м, содержал в основании кострище длиной 7,5 м, шириной 5,5 м, также по оси, перпендикулярной берегу; в северо-восточной части кострища — яма, заполненная углями и булыжником, на кострище, юго-западнее ямы около 5 кв. м занимает скопление остатков сожжения; среди них, на кострище и вокруг него — более 200 ладейных заклепок, два ледоходных шипа, ручка от ларца, фрагменты гребня; курган представляет собою классический образец шведских «сожжений типа В» (в ладье). Курган № 3, соседний (чуть южнее), также содержал погребение по тому же обряду (свыше 100 заклепок на кострище), с вонзенным в землю клинком меча; в курганах № 2 и № 4 захоронений не обнаружено (хотя есть отдельные вещи, следы кострища). Курган № 5, с 40 заклепками в слое кострища, также относится к обряду «типа В», с погребальной урной, где среди кальцинированных костей найдено до 20 сердоликовых и хрустальных бус, фрагмент гребня; урну сопровождают два лепных сосуда и, видимо, остатки ларца. Курганы № 8,9,15 практически полностью срезаны дорогой, но в первом из них найдены две заклепки, а в последнем, на кострище — остатки сожжения, бронзовая пряжка, две игральные фишки из плоского камня.

Курган № 7 также сильно был поврежден, но кострище сохранилось, на нем — свыше 100 заклепок, фрагменты фишки, 13 стеклянных и 4 серебряных бусины из витой рубленой проволоки, медвежий клык, каменный оселок, два лепных сосуда и разбитый гончарный кувшин «фризского типа», с выгоревшей инкрустацией серебряной фольгой (равноконечным крестом в нижней части). Этот кувшин, относящийся к серии находок ритуальных литургических сосудов, связанных в Скандинавии с миссией Ансгара (около 20 кувшинов — в пяти памятниках Швеции, включая Бирку, 1 — в Норвегии, примерно 10 кувшинов — в пяти точках Западной Европы), безусловно, был произведен на Рейне в первой трети IX в. Бусы, аналогичные плакунским, найдены в Бирке, на Аландских островах, Эланде и датируются IX в. Г. Ф. Корзухина отнесла это погребение, во-первых, к ранним, во-вторых, безусловно женским (как и могилы курганов № 5 и № 13) и потому оценила Плакун как «кладбище выходцев из Скандинавии, живших здесь постоянно и даже с семьями» (Корзухина 1971: 131). Христианские черты в убранстве женщины из кургана № 7, при престижном и бесспорно языческом обряде, видимо, свидетельствуют об «идейно-политической обстановке» в Ладоге IX в., не менее сложной, чем в Бирке Ансгара.

Курган № 11, исследованный Г. Ф. Корзухиной (при участии автора этих строк, а также В. А. Назаренко, главного публикатора могильника), был почти полностью снивелирован огородными грядками деревенской усадьбы и сохранился на высоту 0,3 м при диаметре 13 м. В центре, под полосою плит длиной 2 м. шириной 1,1 м (по оси северо-запад — юго-восток, «перпендикулярной» всем сожжениям в ладье) — свыше 40 заклепок, свидетельствующих об использовании элементов традиционного «ритуала викингов». Камни перекрывали могильную яму длиной 2,8 м, шириной 1,75 м, глубиной 0,7 м. В яме погребальной камеры было установлено дощатое гробовище с крышкой, длиной 2,15 м, шириной 0,95 м, высотой до 0,4 м; дно ямы у торцовых стенок гробовища было выстлано берестой, пространство между гробовищем и стенками камеры — завалено массивными бревнами. Костные останки, раздавленные крышкой, сохранились в виде тлена (удалось собрать зубы), на костяке и особенно справа от него зафиксировано большое скопление железных и бронзовых окислов от полностью разрушившихся железных и бронзовых предметов «погребального инвентаря». В ногах погребенного сохранилась часть долбленого корытца и стенка берестяной коробочки. Дендродата этого погребения — 880-е гг. — и антропологические определения (senior, masc.) привели В. А. Назаренко к выводу о том, что погребенный по «христианскому» обряду ранних камерных могил, старик (более 60 лет), умерший (если строго следовать дендродатам) в 879 г., год смерти Рюрика, и может быть собственно Рюриком Ютландским (Назаренко 1997:94-95).

Возражения против столь жесткой идентификации понятны и правомерны, однако высказанные в имеющихся публикациях не вполне корректны (Михайлов 2002:62- 63, там же библиография). Как отмечено, погребение нельзя считать «безынвентарным», хотя материалы для датировки дает только дендрохронология. Ссылки на датские параллели камерных погребений также неправомерны, прежде всего в отношении датировок: в Дании этот обряд связывают с влиянием шведов, если не «восточноевропейских варягов», и потому, естественно, собственно «датские» камеры относятся к более позднему времени; исходные же — достаточно близки предполагаемой датировке Плакуна, как в «шведском» камерном могильнике Хайтабу, так и в «ранних» камерных погребениях Бирки (Steuer 1984: 203). Именно это в свое время стало основанием для обозначения определенного вида ранних камерных могил Бирки как камер «типа плакун» (Лебедев 1972:175).

Столь же некорректна и корректировка даты, равно как вида погребального ритуала «погребения воина» в сопке урочища Плакун, которое тот же автор относит «ко второй половине X века» на основании даты византийской поясной пряжки (Михайлов 2002: 67), хотя в другой своей публикации отмечает, что «этот тип широко бытовал… в VIII-X вв.» (Михайлов 1996: 30-31). Сопка высотою до 6 м стояла на краю нижней береговой террасы южнее основной сохранившейся группы курганов Плакуна. В 1971 г. здесь было доследовано разрушавшееся погребение, после того как из ямы на вершине местные «школьники выкопали костяной кочедык, украшенный головой Дракона, бронзовую поясную пряжку с циркульным орнаментом, большое количество железных предметов и костей. Произведенная расчистка обнаружила в слое Древесного тлена с ладейными заклепками сильно разрушенное мужское погребение, ориентированное на север. В ногах погребенного лежало 13 стрел. К востоку от захоронения были открыты скелеты двух коней, лежащих в одну линию головами на юг. При них найдены ледоходные шипы, серебряные бляшки от узды со следами позолоты, удила. Предварительная дата погребения IX-X вв.» (Булкин, Назаренко, Носов 1972: 31-32).

При дальнейшей расчистке находок выявился еще один «маленький трехгранный наконечник» (Носов 1985: 152, рис. 7,7), отмечены такие, зафиксированные чертежом 1971, детали, как «перерезанное горло коня», собранные у ребятишек находки (в том числе железный «вертлюг» недоуздка или цепи для подвешивания котла); погребение было отнесено к X в. с учетом, в частности, и того, что IX столетием датировано «самое первое погребение» из трех обнаруженных ниже разрушенного, при раскопках Е. Н. Носова 1972-1973 гг., в насыпи. В погребении № 1 кости кремации были помещены в корзину с берестяным дном, поставленную на краю небольшой ямки, куда сгребли остатки кострища, видимо сразу после сожжения; в ямке найдены пережженные обломки костяного гребня с циркульным орнаментом, «франко-фризского по своему происхождению». Здесь же были найдены козлиные рога, которые автор раскопок связал с «культом скандинавского бога Тора», семь деревянных носилок и остатки тризны. Погребения № 2 и № 3, сожжения на стороне, были помещены на «поверхности первоначального кургана», досыпавшегося, судя по разрезам, каждый раз после совершения очередного захоронения (Носов 1985: 151, вклейка); опознаваемых артефактов при них не обнаружено.

Документация сопки в урочище Плакун не дает никаких оснований для пересмотра первоначальной трактовки верхнего погребения (№ 4, по нумерации Е. Н. Носова); совершено ли оно в ладье или «части ладьи», по-видимому, навсегда останется неуточненным, но разрез насыпи совершенно исключает допущение о «погребальной камере» на вершине кургана. Скорее, стенки ямы повторяли контуры бортов, как в Сатгон-Ху и других курганах с погребениями в ладье. Вне ладьи, с достаточно полным (при всей фрагментарности) антуражем погребений этого типа (Bg), были уложены верховые лошади, что вполне соотвествует скандинавским образцам.

Между тем пересмотр ритуала этого погребения как «захоронения в камере» (Михайлов 1995: 51-54) стал еще одним основанием (столь же несостоятельным, что и остальные) для его датировки второй половиной X в. (Михайлов 2002:67); впрочем, на той же странице указано, что время функционирования плакунского могильника в целом «следует ограничить первой половиной X в.». Совершенное на вершине, безусловно, неординарной насыпи урочища Плакун, захоронение воина в ладье, с верховыми конями, самой топографией этого погребения указывает на то, что захороненный на вершине воин не просто «был одним из скандинавских викингов, пребывавших в Ладоге» (Носов 1985:155). Безусловно, высокий ранг этого погребения, как и его датировка (вряд ли выходящая за пределы датировок VII—VIII ярусов Земляного городища или VI—VIII горизонтов Варяжской улицы), вполне отвечают и статусу, и летописным датам смерти (912 или 922 год) князя Олега Вещего.

Сообщение «и есть могила его в Ладоге», может быть, вполне отвечало действительности не только в мифологическом, но и в историческом аспекте. И если «Олегову Могилу» могли показывать и в Киеве на Щекавице, и в Ладоге на Заморье, то в переводе мифо-эпической действительности в историческую обе они совместимы с третьей, реальной могилой варяжского конунга, в челе своей дружины на террасе ладожского Плакуна. Атрибуция эта — не более, но и не менее основательна, чем атрибуция кургана №11. Обе они, однако, подкрепляют основной вывод: Плакун — могильник дружины Рюрика и Олега (Лебедев 1985: 209; Кирпичников, Сарабьянов 1996:90).

Сопки над Плакуном по верхнему краю террасы, как уже отмечалось, составляют особую группу. В раскопанных Н. Е. Бранденбургом и С. Н. Орловым насыпях (№ 135 и сопка 1940 г.) проступают балтские черты обрядности (перевернутая урна, захоронение коня). Видимо, это некрополь одной из династий местной знати («старейшины»), весьма вероятно, участвовавшей в «призвании князей». Сама топография этих некрополей словно поддерживает установившийся во второй половине IX В. «режим диалога», в котором завязывается единение ладожской «руси»
Сопки Лопина, ныне — полностью исчезнувшие (хотя в планах музея — восстановление насыпи, останец которой был раскопан СЗАЭ в 1998-1999 гг.), высились на отроге террасы, также доминируя над нижней площадкой Плакуна; из полы одной из этих разрушенных сопок происходит спиралеконечное височное кольцо, маркирующее на ладожских поселениях славянское население Ладоги (Лебедев. Седых 1985: 23).

Южная, «княжеская» зона ладожского градообразования открывает панораму Ладоги от Лопина и Княщнны, старинной дер. Извоз под основанием протяженной возвышенности левобережья вниз по течению Волхова, по пути со стороны Новгорода, от Волховских порогов. Самая высокая, южная, часть левобережной террасы отмечена топонимом «Княщина». У подножья возвышенности на берегу Волхова расположен Никольский монастырь, фиксирующий границу «княжеской» и «городской» зон, над которой по склону размещался основной городской курганный могильник на Горе Победище.

Именно здесь, вероятно, проводил свои раскопки В. Толле; открытые им курганы (с сожжениями в урнах) соотносимы с результатами раскопок И. Е. Бранденбурга (курганы № 136-139), Н. И. Репникова (три «пустых» и один «длинный курган»), 3. Д. Бессарабовой (остатки кургана «приладожского типа»), В разное время на полях Победища отмечалось от 20 до 60 насыпей, первоначально их насчитывалось, по-видимому, от 200 до 400, двадцать лет назад сохранялись остатки семи раскопанных курганов (Лебедев, Седых 1985: 23). Топографию и значение насыпей закрепляли величественные громады сопок. Самая крупная из них (№ 14- I) была раскопана и затем восстановлена в натуральную величину В. П. Петренко (Петренко 1994: 46-56).

Сопка имела диаметр 27 м при высоте 10 м (с учетом «платформы», образованной предварительной подрезкою основания насыпи). Автор раскопок детально исследовал технологию сооружения и разработал типологию «волховских сопок», от сложных сооружений с каменными венцами по основанию и внутренними конструкциями — до сравнительно простых, хотя и монументальных насыпей. Погребения в ходе этих раскопок были открыты, в основном, в венцах по склону или вдоль ровиков насыпей.

Датирующие вещи (250 стеклянных и каменных бус, металлические украшения и детали одежды из 15 насыпей, оружие— стрелы и дротики, снаряжение всадника и коня, бытовой инвентарь — ножи, оселки, кресала) позволили предложить хронологию ряда раскопанных насыпей. Сопка 13-І (№ 136 по Бранденбургу) — X в., 14-І (с 12 погребениями) — IХ-Х вв., 14-II (№ 140 Бранденбурга) — не позднее VIII в., функционировала также в IX в. (так же датирована, по
В. П. Петренко, Полая сопка Ходаковского, 5-III).

В целом именно единичные насыпи в южной и в северной зоне ладожского градообразования могут быть отнесены «к числу памятников, формирование которых началось не позднее VIII века… Имеются в сопках погребения VIII—IX вв., или только IX в., например сожжение в насыпи 17-IV. Здесь отмечены бронзовый спиральный накосник, пластинчатый браслет, фрагменты бронзовой цепи и перстень салтовского облика, аналогии которого… характерны для первой половины IX в. Большое число насыпей из числа датируемых относится к IХ-Х вв. или концу IX — первой половине X в.» (Петренко 1994: 90-91).

Эти заключения, основанные на детальном анализе вещевых комплексов, как из старых, так и из современных раскопок, прежде всего обосновывают вывод о Ладоге как основном очаге формирования «традиции сопок»; какими бы сложными путями ни шли здесь взаимодействия носителей исходной формы обряда высоких курганов — скандинавов — с автохтонным финским и продвинувшимся, одновременно с норманнами, славянским населением, в результате «традиция сопок» складывается здесь не позднее 860-х гг., и отсюда, из Ладоги и Нижнего Поволховья, распространяется в качестве нового ритуала, интегрирующего социальную организацию словен Новгородской земли IX-X вв. (Кузьмин 1999: 89-99; Конецкий 1995: 31-40).

Основные памятники Княщины, на крайнем юге «княжеской зоны», — группа сопок, грунтовый могильник при них и остатки поселения, полностью уничтоженные строительным карьером 1960-х гг. (судя по старым картам, это была наиболее возвышенная, господствующая над округой часть террасы, может быть, укрепленная). Останцы сопок, раскопанных Н. Е. Бранденбургом (и доследованных В. П. Петренко), высятся на останце же береговой террасы, с трех сторон окруженной карьером. На полях поблизости был найден клад арабского серебра (808 г.). В поле сопки 15-III было открыто помещенное с внешней стороны каменной обкладки насыпи сожжение, и при нем — предметы, без следов пребывания в огне: семь железных круглых обтянутых бронзой гирек и одна четырнадцатигранная, четыре стеклянные бусины, бронзовая круглая бляшка и т. и. «подвеска со знаками Рюриковичей» (Петренко 1994: 127).

Подвеска, по определению С. В. Белецкого, несет на себе знаки князей Владимира и Ярослава, то есть относится ко времени киевского княжения Владимира и новгородского — Ярослава Владимировича (1010—1015). «Подвески со знаками Рюриковичей» рассматриваются как «верительные знаки», аналог скандинавских jartegnir; с подобным «значком» (signum) датского конунга Хорика Ансгар путешествовал в 850 г. к конунгу шведов Олаву (Vita Anskarii, 26). В этом контексте весьма интересна еще одна подвеска со знаком Владимира, выявленная С. В. Белецким: на оборотной ее стороне изображен, в той же технике низкого рельефа, молот Тора. Найдена она в одном из могильников родановской культуры Прикамья. С. В. Белецкий обе эти подвески связывает с конкретными персонами, представлявшими княжескую власть в Ладоге около 1006 г., будь то Олав Трюггвасон, ярл Сигурд Эйнарссон или другой из знатных норманнов «королевских саг» (Белецкий 1996: 35-40; Молчанов 1996: 32-35).

Набор весовых гирек (в том числе уникальной весом около 200 г. — в «марку серебра») обнаружен был 3. Д. Бессарабовой при зачистке в 1981 г. разрушенного женского погребения в грунтовом могильнике, по-видимому сформировавшемся при этой же сопке (Петренко 1994: 128, 135) Характерный для могильников многих «виков» торговый инвентарь купеческих погребений обнаружен в женском захоронении, что подтверждает наблюдения о достаточно значимой роли женщин эпохи викингов в «восточной торговле». На Руси, по подсчетам А. Стальсберг, женскими были 22% погребений с торговым инвентарем (при 47% мужских), в Бирке, соответственно, 32% — женские, 28% — мужские, 3% погребений с этим инвентарем — парные (при 37% неопределимых); в России парные погребения составляли 30% из «купеческих», и ладожские находки показывают, что женщины Ладоги и в IX, и в XI вв. играли весьма заметную роль во всех сферах общественной жизни (Стальсберг 1999: 158-163). От «колдуний» Велеши (с конским черепом в сопке) к знатной «христианке» Плакуна и сопоставимой с княжескими администраторами «купчине» Княщины, от Любши до Поромонова ручья «зона ладожского градообразования» по археологическим данным выступает как зона активных и динамичных процессов этносоцио-культурно-экономического взаимодействия, пульсационно распространявшихся по ближней и дальней округе.

К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе

Раскопки в Старой Лагоде проводили в основном норманнисты. Естественно, что остальные историки вынуждены опираться на выводы этих специалистов. В работе Кузьмина C. Л., Ладога в эпоху раннего средневековья (Середина VIII-начало XII века ), приводится систематический анализ археологического материала, упорядоченный в хронологическом порядке. Вот как он описывает самую раннюю стадию существования Ладоги.
«В первые десятилетия существования размеры поселения были невелики. В I–III ярусах открыто от 3 до 5 относительно синхронных жилых построек. Даже если на не раскопанной площади находится такое же их количество (что маловероятно), то все равно население поселка во второй половине VIII – начале IX в. вряд ли превышало несколько десятков человек и максимально может быть оценено в сотню жителей».
«Рассматривать его в это время как крупный центр нет никаких оснований. В I ярусе с древнейшей дендродатой 753 г. открыты три жилища каркасно- столбовой конструкции, с очагом в центре (т. н. «большие дома»). Очаг делил внутреннее пространство дома на три поперечные, а ряды столбов, поддерживавших кровлю, на три продольные части. Зафиксированы привходные настилы и настилы в передней трети жилища. Такая конструкция жилья близка североевропейскому халле, что уже отмечалось исследователями. Однако точных аналогий ладожским жилищам пока не найдено».
Таким образом, мы видим, что Кузьмин признает, что аналогий этим жилищам нет.
Следовательно, по характеру построек нельзя судить о том, что первые поселенцы
норманны.
«К северу от жилищ находилась «кузнечно-ювелирная мастерская»,
впрочем, вполне возможно, не составлявшая хронологически абсолютно единого комплекса». Для чего сделано это замечание, насчет хронологически единого комплекса? А вот для чего: «С мастерской связан ряд предметов восточноевропейского происхождения, но их присутствие не обязательно объясняется постоянным проживанием на поселении носителей соответствующих традиций». Оказывается это славянская мастерская и конечно
Кузьмин тут же пытается рассказать историю про то, что хронологически это не единый комплекс и эти славянские мастера там постоянно не проживали, но никаких доказательств этого не приводит.
«Набор индивидуальных находок характеризует культурный облик
первопоселенцев определенным образом. Овальная скорлупообразная фибула, языковидное кресало, колесовидные бляшки, фрагмент железной гривны из перевитого дрота, фризские костяные гребни, бронзовое навершие с изображением Одина, наконец т. н. «клад» инструментов находят аналогии в североевропейском круге древностей». Среди найденных вещей есть одна указывающая на норманнское происхождение, но есть и другие, фризские костяные гребни свидетельствуют о том, что прибыли они на Ладогу не со Скандинавии, а с Южной Балтики, так как Фризия непосредственно примыкала к землям славян-ободритов. Тем не менее, автор безапелляционно заявляет, что первое поселение основали норманны.
«В том или ином случае, нет сомнения, что первыми обитателями
Ладоги были люди, среди которых доминирующее положение занимала группа норманнов». Но кроме этих заверений, других доказательств основания норманнами Ладоги нет. «Полукруговая (может быть и круговая) схема застройки, с включенной в нее мастерской, отсутствие обособленных жилищно-хозяйственных комплексов, малое число домов, а соответственно, и их обитателей позволяют рассматривать Ладогу 750–760-х гг. скорее как отдельную единую усадьбу, чем как поселение — зародыш города». Получается, что кучка норманнов при основании города построила
усадьбу, вместе со славянской мастерской. Интересно, а японский ресторан при
этом они не открыли там же))). То что, постройки окружали славянскую мастерскую
скорее всего указывает на основание поселения как раз славянами. Наличие же
импортных вещей, может свидетельствовать как о контактах с Южной Балтикой так и
со Скандинавией. Фактически не успев появиться, якобы норманнская колония
Кузьмина С. Л. прекращает свое существование:
«Смена построек I яруса постройками II яруса связана с появлением в нижнем течении Волхова новой группы населения. Изменение домостроительных традиций и планиграфии застройки, прекращение работы кузнечно-ювелирной мастерской, выпадение и не изъятие «клада» инструментов
подчеркивают отсутствие преемственности в жизни поселения на этом этапе. По всей вероятности, не позднее рубежа 760–770-х гг. скандинавская колония прекратила существование в связи с продвижением в Нижнее Поволховье носителей культурных традиций лесной зоны Восточной Европы. Они принесли с собой развитую технику строительства наземных срубных домов, отапливавшихся печью-каменкой, располагавшейся в углу. Вероятно, с приходом этих людей следует связывать серию украшений из оловянистых сплавов, имеющих аналогии на памятниках Северо-ь Западной Руси последней четверти I тысячелетия н. э». Таким образом, согласно Кузьмину возникла Ладога около 750 года и первое поселение просуществовало совсем недолго 10-20лет и его сменило другое, славянское. Первых поселенцев было совсем немного, несколько десятков. И уже к 770 году это поселение прекращает свое
существование. На его месте уже появляется восточнославянское поселение.
Тем не менее эта кучка норманн, оказывается, дала название городу, и самому Ладожскому озеру. Джаксон Т. на основании того, что вычитала в Саге про Олава Трюггвасона название Ладоги, как Альдейгьюборг (Aldeigjuborg), а в скальдических
стихах (в висе из поэмы Эйольва Дадаскальда Bandadrapa, сочиненной ок. 1010 г.) формы Aldeigja, пытается нас уверить, что от этого названия и произошло название Ладоги. Мало того, что все эти сочинения поздние, и никак не подтверждают знакомства норманн с Приладожьем в 8 веке, получается, что кучка норманн, не успев прибыть и обжиться на новом месте, бросила поселение, но при этом, заставила всех славян, и в самой Ладоге, и в Новгороде и вообще всю русскую землю выучить древнешведское название города и озера, да при том так, что никакое другое всем русским народом и не использовалось. Просто фантастика! Не Русь, а какой-то
клуб любителей древнешведского языка))).
Согласно другой статье, не менее авторитетного археолога Рябинина E. А. (Деревянный мир раннесредневековой Ладоги), проводившего раскопки в Ладоге, многие вещи, относящиеся к ранней стадии существования Ладоги нельзя вообще относить к норманнским.
Публикация Рябинина, как он сам пишет, была «посвящена краткой характеристике основных разновидностей деревянных изделий, обнаруженных при возобновлении раскопок на Земляном городище в 1971-1975, 1981-1985 гг. В процессе этих работ найдено свыше 100 определимых предметов из дерева, 85% которых происходит из самых ранних отложений горизонта Е3, датируемых второй половиной VIII – первой третью IX вв».
Вот описания предметов, найденных в Старой Ладоге и относящихся к самому раннему периоду ее существования.
«В отложениях 770-790-х гг. найдена уключина – бортовой упор для гребельных весел. У основания рога в планке уключины просверлено отверстие для крепления ремня, соединенного с бортовым веслом. На верхнем суженном конце планки имеется паз шириной 2,5 см, встречающийся на некоторых новгородских уключинах Х-ХIV вв. Ладожская находка полностью совпадает с ними и по основным размерам (длина свыше 40 см, высота от основания планки до верха рога 13 см, толщина 2 см)».
«В том же строительном ярусе и рядом с уключиной встречено большое весло, изготовленное из корабельной доски с нагельными отверстиями…. По своим признакам эта находка может быть отнесена к рулевым веслам крупных судов». Таким образом, мы видим, что были найдены
славянские предметы, относящиеся к морскому делу, причем даже указывающие, что
славяне использовали крупные морские суда. Ну это же просто скандал, а как же
сказки про господство норманнов на Балтике? Как это забитые славяне сами
додумались без норманн?)))
К древнейшему периоду существования Ладоги относятся также два вида трепал.
«Тип 1
Изделия с уплощенной рукояткой и клиновидным, сужающимся к концу ровным лезвием. Два экземпляра происходят из культурных отложений 770-790-х и 800-830-х гг. Рукоятки сохранились полностью. Длина клинка составляет 8,5-12 см, ширина 1,7-1,9 см, толщина обуха не превышает 3,5 мм.
Тип 2
Изделия, отличающиеся от орудий типа 1 наличием зубчатого рабочего края. Встречены в слоях 750-760-х
и 800-830-х гг. (3 экз.). Полностью сохранившийся экземпляр имеет следующие параметры: общая длина 21 см,
длина клинка с семнадцатью зубьями 11,5 см, его ширина 1,7 см.

По формальным признакам оба типа соотносятся с разновидностями трепал – орудий для очистки волокон льна от кострики и мелких грубых частиц, представленных в ладожской коллекции из раскопок прошлых лет 27 целыми и фрагментированными изделиями».

Все они имеют прямые аналогии с новгородскими находками и естественно указывают на славянский характер поселения.
«Среди бытового инвентаря следует отметить мутовки – еловые палки с коротко срезанными на одном конце разветвлениями нескольких сучьев. Четыре определимых экземпляра происходят из отложений 750-760-х и 770-790-х гг…. Сходные находки из Новгорода, по мнению Б.А. Колчина
предназначались для сервировки стола (для соли, масла), а также для
косметических средств». Опять же, причем тут норманны?

Очень интересный тип находок представляет собой детское деревянное игрушечное оружие. Оно представлено мечами и наконечниками копий.

«Особую категорию деревянных поделок образуют игрушечные воспроизведения оружия. Известная ранее коллекция ладожских находок насчитывает 25 имитаций мечей и два воспроизведения копий (Штакельберг
1969: 252-254). По данным О.И. Давидан, из 25 ладожских мечей-игрушек семь относятся к горизонту Е3, семнадцать – к горизонтам Е1-2 и лишь одна находка происходит из отложений горизонта Д. В ходе новых исследований найдено еще 13 мечей и 2 копья (Рябинин 1995: 55-56). Почти все резные поделки происходят из нижнего горизонта ЕЗ (750-830-е гг.) и только один игрушечный меч обнаружен в горизонте Е1 (конец IX – начало X в.)».
«По форме рукоятей выделяются две основные разновидности мечей. В четырех случаях рукоять завершается треугольным навершием без нижнего пояска. Реализмом исполнения отличается находка этой серии, датируемая 750-760-ми гг. Она обнаруживает наибольшее сходство с мечами типа В, распространенными в VII-IХ вв. в Центральной и особенно Северной Европе
и представленными лишь единичными экземплярами IX в. на памятниках Древней Руси».
«Один из наконечников копий происходит из слоя 770-790-х гг. и представляет собой подражание ланцетовидным копьям североевропейского типа Е (тип 1 древнерусских копий по А.Н. Кирпичникову)(Кирпичников 1966а: 9-12). Второй имеет листовидный наконечник. Реальные прототипы листовидных копий также известны в нижнем горизонте Е3 и связаны по своему происхождению с европейским вооружением второй половины I
тыс. н.э.» Интересно, что детские игрушки изготавливались на протяжении как
минимум 150 лет. Если как уверяет Кузьмин С.Л. уже в 760 годах произошла смена населения, то почему сохранялась довольно редкая традиция изготовления деревянного детского оружия?
По стратиграфическим и дендрохронологическим данным
устанавливается следующее деление нижних отложений Земляного городища:
горизонт Е3, нижний слой (750-760-е гг.);
Е3, средний слой (770-790-с гг.):
Е3, верхний слой (800-830-е гг.);
горизонт Е2 (840-е – середина 860-х гг.);
горизонт Е1 (870-920-е гг.);
горизонт Д в пределах рассматриваемого участка поселения представлен
строительными остатками 930-950-х гг. (Рябинин, Черных 1988: 72-100).
Как видим, деревянные игрушки копируют распространенные по всей Европе образцы
оружия. Трудно, доказать, что это копии именно с норманнских образцов. Тем более, что сами норманны тоже копировали свои образцы с франкского оружия. Если
считать первых поселенцев славянами с берегов Южной Балтики, то они могли
совершенно спокойно завезти туда образцы этого оружия. На основании
многочисленных деревянных находок, Рябинин более осторожен и приходит к выводу
о полиэтничности населения Старой Ладоги в начальном периоде ее существования
750-800 гг.
Таким образом, мы видим, что при всех попытках норманнистов доказать происхождение Ладоги от норманн археологический материал не дает веских доказательств. По характеру предметов и типам жилищ нельзя доказать, что основатели поселения норманны. Даже на самой ранней стадии существования Ладоги там присутствовали восточные славяне. Уже после 770 г. перевес восточных славян не вызывает сомнений. Даже те вещи, которые относятся к иностранным, вполне могли попасть туда с западными славянами, истинными варягами. В статье Кузьмина С.Л. чувствуется явная теденциозность и желание подогнать археологический материал под норманнистическую концепцию. Хотя бы самый ранний этап или само основание приписать норманнам. Естественно, что это восторженно встречается на западе историками. (Первоначально Кузьмин писал статью для французского издания). И появляются фантастические теории вроде Арне, Стендер-Петерсена, Клейбера. Но если западных историков в чем-то понять можно, стремление приписать как можно больше «подвигов» своим предкам понятно(хотя к науке это не имеет отношения), то действия наших историков и археологов понять трудно.