Как найти русских в чечне

Русских в Чечне, по последним данным, около 1,5%: за последние полвека в процентном соотношении это абсолютный минимум. 30 лет назад русское население составляло четверть от всех жителей республики.

Чечня уже стала лидером по оттоку русскоязычного населения среди северокавказских республик и превратилась в этнически однородный субъект России.

Большинство русских, живших до войны в Грозном, работали на заводах и фабриках, и в мирное время не смогли трудоустроиться. Чеченцы столкнулись с аналогичной проблемой – но в их случае на помощь приходили родственные связи, которыми не обладали русские.

Система трудоустройства в Чечне полностью коррумпирована: практически любое рабочее место можно получить, предварительно заплатив, и только при наличии рекомендаций от человека, которому доверяют в выбранной структуре. Речь не только о местах в сфере образования, медицины и в правоохранительных органах: в Чечне люди платят даже за место водителя в скорой помощи.

Клановость поглотила в Чечне все сферы – здравоохранение, образование, правоохранительные органы и, разумеется, властные структуры. В Чечне, из-за ее национального состава, большинство должностей занимают чеченцы, которые в первую очередь устраивают на работу своих родственников и друзей – тоже чеченцев. После войны трудоустроиться смогли только русские, сохранившие дружеские связи с чеченцами или вступившие с ними в родство.

За последние два десятка лет Чечня подверглась сильнейшей исламизации. Конечно, чеченцы и до этого не пренебрегали религией, но именно в последние годы ислам во многом стал объединяющим фактором.

Русские, которые приняли ислам, становятся ближе к чеченцам. Например, могут претендовать на вхождение в чеченскую семью посредством брака. Это дает им возможность использовать родственные связи как социальный лифт. В сущности, родственные связи – это единственный реально работающий механизм как для продвижения по карьерной лестнице, так и для простого выживания в современной Чечне.

Принятие ислама, а вместе с ним и чеченских традиций – это вещь не принудительная. Случаи мягкого подталкивания к исламу, конечно, существуют, но в основном люди “очечениваются” под давлением общей окружающей обстановки.

Понравилась статья? Тогда подписывайся на мой канал!

Представьтесь, чтобы посмотреть фото

Представьтесь, чтобы подарить подарок

Представьтесь, чтобы посмотреть астрологическую совместимость

Представьтесь, чтобы написать сообщение

Представьтесь, чтобы узнать совместимость

Представьтесь, чтобы посмотреть анкету

Представьтесь, чтобы отправить свою оценку

Представьтесь, чтобы посмотреть больше анкет

Представьтесь, чтобы узнать, подходите ли вы друг другу

Создайте аккаунт

Чеченская Республика остается одним из самых непонятных регионов России, несмотря на то что к ней последние десятилетия приковано повышенное внимание. Как на самом деле живется в современной Чечне, Финтолк узнал у Григория Стадника, который жил в республике пять лет.

Содержание:

• Зачем переезжают в Грозный
• Возьмут ли на работу без нужного знакомства
• Сколько стоят квартиры в Чечне
• Чем выше горы, тем ниже «Приоры»
• Что где есть в Чечне
• Что посмотреть в Чечне?
• Менталитет чеченцев

Григорий Стадник — автор, композитор, аранжировщик, саунд-продюсер.

Зачем переезжают в Грозный

В Чечне проживает всего около полутора миллионов человек. При этом сами чеченцы, даже по данным официальной статистики, часто уезжают в другие регионы России и за рубеж, а среди остальных россиян регион малопривлекателен для миграции. Только в 2020 году республику, говорит Чеченстат, покинули почти 16 000 человек, а прибыли — 14 500 человек.

История Григория Стадника в Чечне началась в 2013 году, когда его пригласили поработать в местный продюсерский центр «АНПРО».

«Меня позвали аранжировщиком. Сначала я поехал на разведку, посмотреть, что и как. Все понравилось, решил остаться», — рассказывает Григорий. Все расходы по переезду и проживанию принимающая сторона взяла на себя.

В республике Григорий прожил пять лет: с 2013 по 2018-й продюсировал чеченских певцов. В планы изначально не входило оставаться в Чечне навсегда, работа с продюсерским центром была контрактной: «Будучи в Грозном, я жил на два города, постоянно мотался в Москву на столичные проекты. А теперь живу в Москве, но и с Грозным продолжаю работать».

Возьмут ли на работу без нужного знакомства

В грозненской студии Григорий Стадник успел поработать с музыкантами со всего Кавказа. «Не могу обсуждать детали, но скажу, что зарабатывал тогда неплохо. Получал фиксированную зарплату и процент с каждого клиента студии», — говорит саунд-продюсер.

Объем работы, по его воспоминаниям, всегда был большой: «Да и не хотелось брать выходные, я же приехал туда работать».

Приезжим работу найти несложно, особенно квалифицированным специалистам — они требуются всегда, считает Григорий Стадник.

«Нужны учителя в школах и врачи. В республике постоянно продолжается обмен опытом среди специалистов. Конечно, работу можно найти и по объявлению. Инфраструктура Чечни развивается, начиная от рынка недвижимости и заканчивая сферой услуг. Поэтому вариантов трудоустройства много. А зарплаты даже выше, чем в среднем по России. Скажем, артист госфилармонии в регионе России может зарабатывать около 25 000 рублей, в Чечне — от 40 000 рублей».

По последним официальным данным, в конце апреля 2021 года уровень безработицы в Чечне составлял 14,6 %, пособие по безработице получали более 55 000 человек. Средняя предлагаемая зарплата специалиста сейчас, говорит HeadHunter, составляет около 45 000 рублей, сами соискатели ожидают даже меньше — 39 500 рублей. В республике повышенный уровень конкуренции за рабочие места — девять человек на вакансию.

Сколько стоят квартиры в Чечне

«Мне предоставили квартиру, ее оплачивал работодатель. В среднем скромную однокомнатную квартиру в Грозном можно снять за 10 000 рублей, настоящие хоромы с кондиционером и посудомоечной машиной — за 30 000 рублей. Купить квартиру — от 3 млн рублей. Конечно, в небоскребах „Грозный-Сити“, комплексе элитных высоток в центре города, жилье будет стоить дороже», — поделился с Финтолком Григорий Стадник.

Средняя стоимость однокомнатной квартиры на вторичном рынке в Грозном — 2,1 млн рублей, двухкомнатную можно купить за 2,9 млн, за трехкомнатную, по данным НайдиДом, придется отдать 4 млн. На «Авито» на момент написания статьи можно было найти около 230 объявлений о сдаче в аренду квартир в Чечне. Стоимость аренды однушек варьируется от 10 000 до 20 000 рублей, двухкомнатной квартиры — от 15 000 до 35 000 рублей.

Чем выше горы, тем ниже «Приоры»

Общественный транспорт в республике представлен автобусами и маршрутными такси, электротранспорта нет. Стоимость проезда — до 25 рублей.

«Что касается личного транспорта, цены на автомобили не отличаются от остальной России. Может быть, даже чуть ниже. Чеченцы очень любят машины: начиная от российского автопрома и заканчивая очень крутыми и дорогими тачками, которые и в Москве редко встретишь».

Самые популярные автомобили в регионе — Lada Priora и Toyota Camry. На улицах можно встретить дорогие Rolls-Royce Phantom и Ghost, Bentley Continental GT и Flying Spur, Mercedes-Benz.

Почем поесть в Чечне

Килограмм говядины в Чечне, по данным статистики на июнь 2021 года, стоит 380 рублей, курицы — 176 рублей, индейки — 371 рубль. Литр молока обойдется примерно в 80 рублей, килограмм картофеля — 50 рублей, бананов — 100 рублей. В среднем цены примерно такие же, как и в остальной России.

Главный рынок Чечни — Беркат в Грозном. Там можно найти фрукты, овощи, местные сыры и мясные деликатесы, а также одежду, сувениры, украшения и керамику. В 2016 году в Чечню пришла сеть гипермаркетов «Лента», а позже начал работать Сбермаркет. Есть и другие сервисы доставки, в том числе местные.

«Это Кавказ, поэтому плоды тут с грядки, значительно более вкусные и качественные, чем импортные. Без ГМО и пестицидов, как говорится. В ресторанах недорогие блюда из мяса и всегда огромные порции. В Москве на 4 000 рублей можно посидеть скромно вдвоем, в Грозном компания из нескольких человек на эти деньги будет кутить весь вечер», — говорит Григорий.

Один из самых распространенных вопросов о Чечне касается алкоголя. Купить его в республике действительно сложно, даже приезжему. Небольшой ассортимент есть в той же «Ленте», но продается спиртное только с 8 до 10 утра, также алкоголь подают в ресторанах и кафе, ориентированных на туристов.

Что посмотреть в Чечне

«Здесь красивые мечети: „Сердце Чечни“ и аргунская мечеть. Небоскребы, сады, водопады. Да и в горы просто можно поехать на машине — проблем никаких нет. В Гудермесе есть хороший аквапарк для детей», — советует музыкант.

Туристам рекомендуется Грозненское море (Чернореченское водохранилище). Так как Чечня — мусульманская республика, пляжи разделены на туристические (для всех), мужские, женские.

Менталитет чеченцев

Чеченцы — дружелюбный и гостеприимный народ, уверяет Григорий: «Я был даже в отдаленных районах, селах, и везде чеченцы накормят и напоят. Им интересны туристы, сами жители сел ведь никуда не выезжают».

Но религия и традиции накладывают определенный отпечаток на регион. «Я не пойду в шортах по Грозному, это здесь не принято. Ну, зачем я буду ходить и привлекать к себе ненужное внимание? Если девушка в брюках — никто не обратит внимание. Но если в шортах, в которых, извините, все видно… Я и в Москве не хочу это видеть. Это же некрасиво», — считает Григорий Стадник.

«Да, здесь нет ночной жизни. Чечня — это семейные ценности. Отлично подходит для отдыха мамы, папы и ребенка. В плане ментальности Грозный чем-то похож на Дубай».

Григорий Стадник также попросил отметить, что чеченцы более спокойные, чем москвичи, и менее придирчивые.

«С первого взгляда может показаться, что я описал какой-то жизнерадостный край без проблем. Конечно, это не так. Но в Грозном действительно развитая инфраструктура. И я как приезжий ни разу не столкнулся с какими-либо трудностями», — подытожил собеседник Финтолка.

Фото: личный архив героя публикации и пресс-службы главы Чеченской Республики

Географическая точка невозврата.

Почему не работает программа восстановления численности русскоязычного населения Чечни.

Март 1995. ГРОЗНЫЙ. РУССКОЕ КЛАДБИЩЕ. ПЕРЕЗАХОРОНЕНИЕ МИРНЫХ, СОБРАННЫХ В ГОРОДЕ ПОСЛЕ ЗИМЫ.

Русских в Чечне, по последним данным, около 1,5%: за последние полвека в процентном соотношении это абсолютный минимум — тридцать лет назад русское население составляло четверть от всех жителей республики. Корова Апрелька на заднем дворе и высотки «Грозный-Сити», кресты из арматуры на православном кладбище и старая казачья станица — Русская служба Би-би-си отправилась в Чечню и узнала, как живут русские, которые там остались, и что мотивирует людей из других регионов приезжать сюда жить.

Из своей длинной, 80-летней жизни уроженка Грозного Клавдия Леонидовна* особенно хорошо помнит, как однажды кормила белого медведя. Дело было на Новой Земле: «Я там работала в ателье, шила брюки с кантами морских летчиков. Один раз ребята говорят: „Видишь, вооон”. Копна стоит, не отличишь от снега. Белая-белая. И смотрю: медвежонок к нам бежит. Так ребята что сделали: меня вытолкали, дверь закрыли и ведро с рыбой оставили. Смеются: „Корми” — „Да вы что, а если мать набросится на меня!” Он подошел, я давай его кормить, а у самой мурашки по телу. Потом уж ничего нет в ведре, кричу: „Открывайте или давайте рыбу еще!” И он, когда поел последнюю, пошел к матери. И она уже на таком расстоянии поклонилась, спасибо мне сказала».

Аккуратная старушка в платке и черной телогрейке встречает нас на лавочке у подъезда своего дома в одном из микрорайонов Грозного. И сразу же извиняется, что на чай сейчас позвать никак не может: только что спустилась пешком с восьмого этажа и обратно идти не готова. Лифт не работает четвертый месяц. «Деталь какую-то украли, а заменить не могут: она дорогая, стоит восемнадцать тысяч».

Клавдия Леонидовна — одна из 19 тысяч русских, живущих в Чечне (по данным Министерства по нацполитике, внешним связям, печати и информации). Это меньше 1,5% от общего числа жителей, ниже цифра только в Ингушетии. Статистика еще эффектнее в динамике: в 1970-е русских в Чечне была треть, перед перестройкой — почти 25%. Даже по переписи 2010 года в абсолютных цифрах их насчитали на пять тысяч человек больше, чем сейчас. Об исчезновении русских из Чечни говорит не только статистика, но и сами чеченцы: местный житель, узнав, зачем мы приехали, охотно вспоминает, что в детстве во дворе были и русские, и евреи, и армяне, но на вопрос, много ли у него сейчас русских знакомых, не может назвать ни одного.

Клавдия Леонидовна родилась в Грозном в 1937-м. После школы работала в городском ателье мод, шила пальто. Помнит, как возвращались из депортации чеченцы: «Злые были на советскую власть». Дважды выходила замуж за одного и того же мужчину. Ездила в гости к подружке в Архангельскую область, где и произошла памятная встреча с медведем, а в 1962-м отправилась во Владивосток работать поваром на рыболовецких судах. В загранплавание ходила в Японию и доплыла аж до Индонезии — эти годы она вспоминает охотнее всего.

В 1977 году приехала домой в отпуск и так и осталась: устроилась на завод «Красный молот» табельщицей, в 1988 въехала в кооперативный дом неподалеку от ипподрома. Начало первой чеченской, как рассказывает Клавдия Леонидовна, совпало с днем ее выхода на пенсию: «Как раз я иду с работы, уже заявление написала, и смотрю: восемь рядов танков, солдаты по нашей улице едут с аэропорта. Думаю: что такое, я не поняла? Никто не объявлял ничего».

В 1996 году ударом по голове убили ее старушку-маму. Мужу на растяжке в том же 1996-м частично оторвало ногу — он прожил до 2002-го, но ходить уже не мог, и Клавдия Леонидовна во время второй кампании бегала в соседний район ему за сигаретами: «Стреляют, а мы белый материал завяжем или флаг сделаем и идем. Пропускали».

Окрестности ипподрома сейчас почти центр, квартал «элитный что ли, как-то так его называют», — поясняет старушка. Когда она заселялась, из соседей «5% было чеченцев, 5% армяне, а остальные все русские». Сейчас во всем дворе она русская одна: «Поуехали».

«Самое жуткое — когда ты видишь, что твои соседи собираются. Выходишь на улицу, и там стоит машина, в которую грузят вещи, через два дома тоже грузят — массово люди уезжают», — вспоминает детство 32-летняя Елена Фиткулина. Лена родилась и выросла в Грозном и провела здесь обе войны: родственников в России не было, мужчин в семье тоже, а пожилая бабушка наотрез отказалась покидать город. Самым сильным воспоминанием стали не сгоревшие дома, не танки и даже не трупы, а безмолвие вокруг: «Ты выходишь, и как будто в Хиросиме или Чернобыле — ворота все открыты, ни души нет, собак нет, кошек нет — их съели».

Фиткулина — штатный фотокорреспондент ТАСС, ее снимки публиковались в Guardian и New York Times, и один кадр даже хранится в коллекции Элтона Джона. Прежде чем присоединиться к ТАССу, Лена несколько лет сотрудничала с мировыми агентствами и снимала всё: от визита Жерара Депардье в Чечню до пожара в высотке «Грозный-сити».

Самой памятной съемкой стал пожар в Доме печати 4 декабря 2014 года, когда на город напали боевики. Пожар Лена наблюдала из окошка своей квартиры, а на рассвете решила снять захваченное здание с балкона: «Вылезаю с телевиком и думаю, ну сейчас какой-нибудь снайпер блик объектива примет за прицел винтовки и снимет меня с этого балкона», — с хохотом рассказывает она. Днем, когда из Дома печати уже «трупики по частям выносили» (хрупкая блондинка так и говорит: «трупики»), она пошла снимать пострадавший от атаки центральный рынок и сделала самую известную свою фотографию: сгоревшее черное здание, дым и пар вперемешку, и силуэт человека. Снимок увидел в New York Times и заказал для своей коллекции Элтон Джон. Гонорар — тысячу долларов — Лена потратила на кухонный гарнитур для мамы.

Из того, что Лена рассказывает о своей жизни, складывается впечатление, что с чеченским миром она почти не пересекается. У нее русский муж и русские друзья, оставшиеся с детства. Они встречаются дома и заказывают доставку из ресторанов, а не ходят в кафе, где «чересчур цивильно». Она никогда не ходила в гости на Курбан-Байрам и обычно уезжает из города в главный мусульманский праздник — не потому что не нравится, а потому что грех не воспользоваться длинными выходными. В конце концов, Лена — единственная местная жительница в джинсах, которую мы встретили в Чечне (в республике женщины брюки не носят). Надеть их она решилась благодаря двум обстоятельствам: мы встречаемся в самой туристической точке города, и добиралась она туда на машине. Обычно в брюках по городу она не ходит — слишком много нежелательного внимания: «Парни будут знакомиться, думать, что, может быть, что-то обломится. Подойти к чеченке с вольностями чеченцы себе не позволят, потому что знают, что им по шее настучат ее родственники, а подойти к русской — это вариант».

Даже с будущим мужем Лена знакомилась в 2000-х не так, как это принято в Чечне — когда свидания проходят публично, и молодые люди держатся на почтительном расстоянии друг от друга — а по-русски: он приходил в гости, и они играли в «Денди».

Но частная жизнь заканчивается там, где начинается работа. Приход Фиткулиной в журналистику случился вскоре после подъема религиозности в Чечне на рубеже 2010-х годов. В то время Лена еще ходила в джинсах и даже не думала надевать платок: «Я очень протестовала против этого: почему я должна? Я русская, не мусульманка». Сказать журналистке особенно никто ничего не мог, так что поступили иначе — ее просто перестали включать в списки и аккредитовывать на мероприятия с присутствием главы. Так что, чтобы иметь возможность работать, «я просто приняла их правила», — будничным тоном объясняет девушка.

Теперь она одевается на работу «больше по-чеченски, чем некоторые чеченки»: длинная юбка, длинные рукава, платок. Самой ей это причиняет дискомфорт: «Ладно бы я пришла в офис на компьютере печатать красивая на каблучках и в платье, а когда ты фотожурналист, бегаешь туда-сюда, работаешь среди мужчин, которых нужно буквально расталкивать локтями. Путаться в длинной юбке и поправлять платок — это нервирует».

При этом в Москве — Лена трогательно оговаривается «в России» — она все равно чувствует себя непривычно: «У меня настолько уже заточено все под местные тонкости, что мне неудобно там. У нас принято, что в двери первым проходит мужчина. Вот я сейчас была в ТАССе с коллегами-журналистами, и у меня срабатывает вот этот винтик: те меня пропускают, а я останавливаюсь, их пропускаю. Они понять не могут, что происходит. У нас девушка не должна касаться парня. В маршрутке передаешь деньги, если мелочь он тебе сдачу отдает — ладонь подставляешь, он ссыпает. Бумажные деньги держишь так, чтобы он не дотронулся до оголенной кожи».

Мусульманин из совхоза Родина

«Обычно мусульмане смотрят на лицо и на руки девушки — все остальное ведь закрыто, — добродушно объясняет Абдулла Сухункулов, — Если у девушки очень нежная кожа на руках, значит, и на всем теле у нее кожа очень нежная».

У Абдуллы голубые глаза и русая борода. Ему 27, и до 20 лет Абдулла был Антоном — имя он сменил вместе с паспортом. Его мать — русская, отец — обрусевший крымский татарин, бросивший семью в 90-е и сбежавший в Москву.

К исламу он пришел в девятилетнем возрасте: когда началась вторая военная кампания, мальчика с бабушкой из родного микрорайона, совхоза Родина, отправили прятаться от войны в деревню. Новые друзья совершали намазы и в тяжелое время молились богу, и мальчик не захотел оставаться в стороне, тем более что бабушка, сама православная, к обращению внука в ислам отнеслась спокойно: «Лишь бы не пил и не курил».

В следующие восемнадцать лет Абдулла ассимилировался настолько, что не только поменял имя и успел поработать пресс-секретарем муфтия Чечни, но и женился на чеченке — случай в республике почти уникальный: чеченцы практически никогда не отдают дочерей за людей другой национальности. Чтобы это произошло, должно совпасть несколько условий, объясняет Абдулла: мужчина должен быть рожден в Чечне, быть мусульманином, знать язык и обычаи. «И последнее, очень важное — ты должен быть почитаем в своём селе». Так что пришлось за Антона-Абдуллу просить старейшинам совхоза Родина.

Невесту нашли старшие родственники: подруга мамы рассказала, что у нее есть 17-летняя соседка, очень хорошая девочка, и предложила Абдулле приехать посмотреть. Первая встреча продлилась пять минут: «В основном говорил я, сразу озвучил свои серьезные намерения. Моим обязательным условием было, что если она выйдет за меня, в день свадьбы она закрывается [то есть начинает носить хиджаб — Би-би-си]. Я даже сказал, что вижу себя многоженом, и что в будущем, наверное, возьму вторую жену. Если ты выйдешь за меня, ты готова на это? Сразу её предупредил».

Через неделю последовала вторая встреча, а еще через две сыграли свадьбу. О такой по современным меркам стремительности Абдулла не жалеет: «Браки сильными бывают, когда ты женишься именно вот так. А любовь и все такое — она потом приходит. Лишь бы девчонка была из хорошей семьи, была хозяйкой, у нее были добротные братья и отец».

За два года, что он отработал пресс-секретарём муфтия Чеченской республики, Абдулла неоднократно сталкивался с обращением русских в ислам — только за один год и только в муфтияте это сделали 69 молодых девушек, а общее число обращенных перевалило тогда за сотню. Но на деле новообращенных может быть в разы больше: для того чтобы перейти в ислам, необязательно ехать в мечеть или муфтият, достаточно прочитать шахаду в присутствии свидетеля-мусульманина.

Сейчас Абдулла работает копирайтером и гидом — возит туристов по Грозному и Чечне. Играл в футбол, пока не повредил коленку. Болеет за «Реал-Мадрид». Живет вся семья — и молодая жена, и двое сыновей — строго по исламу: молитвы, благочестие, одобряемые религией занятия. И, возможно, даже более строго, чем сами чеченцы.

«У нас же очень развиты ранние браки в Чечне, и последнее время участились разводы, — объясняет Абдулла, — Потому что молодые — они горячие, после первой ссоры отправляют жену домой, потом начинаются распри». Вина за разводы, по мнению Абдуллы, чаще лежит на мужчине: «Обычно по исламу, когда жена что-то нарушает, ей говорят словесно. Если второй раз она нарушила какой-то закон, с ней не разделяют ложе. В третий раз её можно легонько побить плеткой, не руками, не кулаками, а плеткой по мягкому месту. И в четвертый раз ее отправят домой для профилактической беседы. Вот так в исламе заведено. Многие наши парни горячие к этому не прибегают, сразу домой отправляют. Я более хладнокровен в этих вопросах». Впрочем, излагает все это молодой человек теоретически — сам он, по его словам, жену не бил и бить не собирается: «Моего одного недовольного взгляда хватает».

Новые знакомые удивляются, когда мужчина признается, что он не чеченец и когда-то его звали Антоном. Два года назад мать Абдуллы, замдиректора по безопасности в одном из грозненских лицеев, тоже приняла ислам. «Всё-таки сын мусульманин, внуки будут расти в исламе, — объясняет Абдулла. — Она хорошая женщина, добропорядочная, ей ничего не оставалось, кроме как совершать пять раз молитвы в день».

«Хорошо, не побили в первый день»

Православный храм в центре станицы Наурской стоит впритык к территории местного РОВД. Глухая церковная стена даже повыше участковой. Настоятель отец Амвросий жалуется на глазомер: «У меня всегда были проблемы: я не могу, когда говорят там комната 5×7, оценить и представить. Когда обсуждали забор, я прикинул — ну я ростом два метра, еще чуть выше — это метра три, значит, надо четыре метра. Говорю рабочим, а они: «Батюшка, это ж Великая китайская стена будет». В итоге договорились примерно на двух с половиной метрах. «Я, конечно, поворчал для порядка, мол, кирпича вам жалко, что ли, но в итоге вышел нормальный забор».

Кирпича в самом деле не жалели: спонсора для строительства храма нашел Рамзан Кадыров — им стал Игорь Алтушкин из «Русской медной компании». Семь видов гранита, мрамор, кирпич и даже иконостас ехали в чеченскую станицу Наурская из Екатеринбурга. К делу подошли с размахом: полы сделали с подогревом, и люстру по каталогу выбрали самую крупную. «Привезли люстру, которая для храмов высотой 55 метров, а тут всего около 30. Я захожу в церковь, а она как елка на полу стоит». Пришлось рабочим исхитряться и под размеры храма крепление подгонять. На открытие церкви в 2016 году приезжал глава Чечни.

Церковь Рождества Христова — один из двух православных храмов в республике (первый в Грозном). Наурский район исторически считается казачьим — в состав Чечни он попал только в 1957 году. Согласно переписи 1959 года, русских здесь было больше 80%. В 2010 году их насчитали около четырех тысяч, то есть 8%, что в пять раза больше, чем в среднем по республике. В самой станице русских всего пятьсот человек, прихожан из них до сотни. Пожилых нет — по рассказам священника, их во время военных кампаний увозили в первую очередь: «У пенсионера есть пенсия, то есть приехали на новое место жительства, еще ничего нет, а пенсионер уже деньги получает». Паства почти вся трудоустроена: работают учителями, врачами, бухгалтерами, а «молодежь вся в полиции».

До приехавшего из Ставрополя восемь лет назад монаха отца Амвросия священники в Науре не задерживались: срок службы составлял от трех месяцев до года. Объясняет отец Амвросий это спецификой региона: «С моим предшественником я общался, он очень свободолюбивый был. У них был случай: они с матушкой пошли на рынок, он в шортах, матушка в кофточке с большим вырезом сзади. Естественно, это было воспринято как бомба какая-то. Здесь в шортах не ходит никто, это табу строжайшее. Им замечания стали делать, очень ему это не понравилось».

В 1990-х была пара лет, когда настоятеля в Науре и вовсе не было. Это вообще было для православных священников в Чечне непростое время — батюшек похищали и убивали. Амвросий вспоминает об отце Анатолии Чистоусове, похищенном и расстрелянном, и других случаях. На вопрос, не бывает ли сейчас каких-то трений с чеченским населением, батюшка невозмутимо отвечает: «Ну, я же пешком сюда пришел».

Но традиция при этом не прерывалась: певчие, зная устав, совершали службу без священника — просто исполняли свою часть реплик. Сейчас в церкви Амвросий служит один — живого звонаря, который мог бы управляться с колоколами, у него нет. Зато есть «автономный звонарь» — механизм, который приводит колокола в действие без помощи человека. «У меня в телефоне записан контакт „Колокольня”. Я во время службы на неё звоню, перевожу в тональный режим и выбираю мелодию, их больше пятидесяти. А потом, когда надо закончить, нажимаю решётку».

Наурский район — территория Терско-Сунженского казачества, что накладывает отпечаток на паству, которая от ставропольской, по словам отца Амвросия, отличается разительно: гордая и без лже-смирения. «Помню, первую службу служили в старом храме. А я ж только переезжал, вещи свои из машины брал, преклонился, и мантия у меня запачкалась о край машины немножко. После службы ко мне подходит одна казачка, говорит: „Батюшка, Вы наше лицо, — показывает мне на мою мантию, — если не можете сами постирать, отдайте нам, и мы постираем”. Я думаю: ничего себе, хорошо хоть не побили меня в первый день».

Живет священник в бывшем одноэтажном административном здании — от длинного коридора, где раньше сидели очереди, по обе стороны отходят комнаты-кабинеты. Правда, начинка совсем не административная: кругом портреты церковных иерархов, на стуле растянулась серая вислоухая кошечка по имени Мышка, а в саду цветет розовый сад: заваривая чай, отец Амвросий срезает бутон чайной розы и нарезает лепестки в чайник.

Единственный диссонанс с идиллией обнаруживается в уборной — на стиральной машине лежит книга «Противодействие информационному экстремизму в межнациональной среде. Гендерный аспект». «Я обычно такие книги дома не держу, но так как надо готовиться к конференции, приходится. А где их еще читать?» — объясняет священник.

Амвросий — член общественной палаты и двух профильных комитетов при чеченских министерствах. Он входит и в этнический консультативный совет при Рамзане Кадырове. О своей общественной работе отец Амвросий за чаем рассказывает сдержанно: мол, национальные ансамбли опекает да возлагает к памятникам цветы. Но на деле он участвует и в куда более зрелищных мероприятиях — например, вместе с председателем парламента Чечни Магомедом Даудовым и Хирургом из «Ночных волков» выступал на митинге в поддержку Кадырова в январе 2016 года, где чеченская полиция насчитала миллион человек (население всей республики всего около миллиона четыреста тысяч). Монах зачитывал послание Махачкалинского епископа. Начиналось оно со слов: «Ваше превосходительство Глава Чеченской Республики Рамзан Ахматович Кадыров».

На вопрос, нравится ли ему общественные обязанности, священник уклончиво отвечает: «Периодами. Иногда да, иногда нет» — и переходит к рассуждению о том, что человеку верующему категориями «хочется — не хочется» вовсе не подобает мыслить.

«Вся надежда только на скотину»

Ольга Владимировна* и Александр Викторович* в наурскую церковь не ездят. «Но нас и не звал туда никто. Нас как будто забыли здесь, они даже тут не рекламируют».

Супруги живут на окраине одной из станиц Наурского района у самого Терека в деревенском доме из двух комнат: спальни, стены которой увешаны коврами, и кухни, прямо на полу которой стоит небольшая буржуйка. Другого отопления в доме нет. На полу сложены огромные мешки с рисом и мукой — соседи-чеченцы приносят подарки, когда у них кто-то умирает. Туалет на улице, ходить туда надо с фонариком.

Ольга Владимировна родилась в Ленинграде, но уже в молодости приехала в Чечню на практику — работала дежурной на железнодорожной станции. Здесь же она познакомилась с будущим мужем. У пары двое сыновей, оба они уехали из Чечни — один в Краснодар, другой в Ставропольский край. Дети родились во время войны, которую супруги встретили здесь же: «В подвале с детьми сидели». Поверх двора шла перестрелка: войска стояли за станицей и стреляли через Терек в сторону Грозного.

До войны в станице жили в основном русские. «Но когда начался бардак, все стали уезжать. Ко второй уже все уехали», — вспоминает Ольга. Одна из причин, которая держала и держит семью в Чечне — это обширное хозяйство. Жизнь супругов полностью зависит от двора: нам с гордостью представляют корову Апрельку, телка Зорьку, барана Боню, кролика-производителя Василия с сонмом крольчих, кур, уток, индюков и даже пять рыжих кошек, которые берегут дом от мышей. «У нас вся надежда только на этот скот, если честно сказать», — признается Александр.

Дом Александра и Ольги — один из немногих в станице, где есть маленькая цепная собака, которых мусульмане не любят. «Раньше шкодили чеченцы, лазили, воровали, когда беспредел был. И кроликов у русских таскали. И собак травили. Без собаки никак, она нам как дверной звонок», — объясняет женщина.

В этот момент пес на улице заливается лаем: сосед-чеченец зашел узнать, как лучше разводить кроликов. Александра Викторовича нет несколько минут, после он возвращается в легком раздражении: «Я ему объясняю: ты самку к нам принеси. Где это видано, чтобы с самцом к самке идти?»

Кролик Василий — одно из немногих животных, которому в ближайшее время ничего не грозит. Остальных рано или поздно отправят под нож — даром хлеб в семье не ест никто. «Выхожу во двор, посмотрю на него, выбираю, кого зарезать не жалко. Вообще жалко, конечно, но что делать, не будешь их всю жизнь кормить». В семье, говорит Александр, есть проблема «с валютой». Фактически супруги живут за счет натурального хозяйства и бартера: например, Зорьку скоро обменяют на зерно и сено для ее матери Апрельки.

Александр всю жизнь проработал комбайнером в соседнем колхозе, однако почти десять лет назад потерял работу и теперь занимается только хозяйством. «Колхоз всю войну проработал, а при Медведеве взяли и разогнали. Приехали из Грозного, сказали, что колхоза вашего больше нет. Трудовые книжки выдали, комбайны на металлолом увезли, деньги в карманы попрятали», — сокрушается Александр.

Ольга Владимировна работала в детском саду, но после войны его закрыли. Женщина десять лет стояла на трудовой бирже, пока не получила работу на местной почте с зарплатой 2,5 тысячи рублей в месяц. Так что теперь она думает написать новому главе «Почты России»: «Попрошу, чтобы почтальонам зарплату прибавили. Слышали, предыдущий себе 95 миллионов выписал? А то никто же не спросит, а люди здесь, блин, за чашку супа работают».

С соседями-чеченцами супруги общаются, вместе отмечают праздники, а Александр Викторович даже иногда выпивает: «Все пьют, на самом деле. И в карты играем — зовут, чтобы никто не видел». По воспоминаниям супругов, жители станицы не были религиозными до войны: «Мечеть в селе построили уже при младшем Кадырове». Ольга Владимировна платок надевать не стала: «Да и кто меня заставит?»

Ольга и ее муж заметно скучают по временам СССР, на выборах голосуют за КПРФ и уверяют, что эти чувства разделяют и соседи. «Раньше работа была, раньше был клуб, который уже тридцать лет закрыт. Скучная жизнь. В мои годы молодежь была! Встречались — и драка стенка на стенку. И цепи были, и арматура. Мы за территории дрались. Ну, сейчас это смешно. А теперь — куда [хочешь] ходи, никто и не спросит, куда. Мы и двери не закрываем».

Неожиданно Александр грустнеет и говорит: «Если вам интересно, какая у нас проблема — у нас проблема одна. Не дай бог кто умрет. Хоронить некому. Нас двое здесь из мужиков, третий умер. Теперь проблема, если кто умрет — из соседних станиц звать придется».

«Сюрприз для Рамзана»

Но и есть русские, которые в Чечню приезжают. Последние годы глава республики неоднократно в своем инстаграме заявлял, что там всегда рады русским специалистам. Владимир Хлебников, главный дирижер симфонического оркестра Чечни, переехал в Грозный шесть лет назад.

Дирижер уважаемый человек в республике, но проблемы у него такие же, как у старушки Клавдии Леонидовны. В здании Государственного русского драмтеатра имени Лермонтова тоже несколько месяцев не работает лифт. «Там с деталью что-то», — объясняет Хлебников. 66-летний дирижер легко поднимается на пятый этаж и смеется над тем, что нам приходится перевести дух на лестничной площадке. На стенах его кабинета два портрета — Рамзана Кадырова и его отца Ахмата-Хаджи.

Выпускник Ленинградской консерватории по классу гобоя в 90-е занялся дирижированием и уже в 2002 году возглавил Национальный симфонический оркестр Алании. Шесть лет назад дирижера пригласили в Чечню — восстанавливать традиции. «Целое поколение выросло, не имея никакого отношения к классической музыке. Мы, конечно, столкнулись с некоторыми сложностями, для преодоления которых меня и пригласили», — рассказывает Хлебников.

Сложности были вот какие: в 2011 году «здесь не было ни одного человека, который бы играл на инструменте, который находится в составе симфонического оркестра. Вообще ни одного». Сейчас в оркестре есть русские, украинцы, армяне, однако ни одного чеченского музыканта, и по оценке самого дирижера, появятся они не скоро: на воспитание нового поколения потребуется не меньше десяти лет. Его приходится буквально выращивать: специально для этого дирижер создал детский симфонический оркестр.

Утрачены были не только кадры, но и сама привычка слушать классическую музыку. Хлебников признается, что в начале работы в Чечне его главной задачей было убедить людей, что им вообще нужно ходить на концерты симфонического оркестра. Поэтому начали с аранжировок чеченской народной музыки и популярной классики, «то, что, грубо говоря, есть у каждого в телефоне»: «Маленькая ночная серенада» Моцарта, «Шутка» Баха, отрывки из балетов Чайковского и другие классические шлягеры. Сейчас в репертуаре — Григ, Равель и Вивальди. На оснащение оркестра руководство Чечни не скупилось: «Купили два автобуса, купили костюмы, миллионы потратили на инструменты, какими не может похвастаться, наверное, ни один оркестр в России кроме Валеры Гергиева. Купили концертный рояль, пюпитры, ноты, все аксессуары, канифоли, трости — все».

Рамзан Кадыров концерты оркестра посещает регулярно, с гордостью рассказывает Хлебников: «Сидит, аплодирует. Иногда, говорят, у него даже слезки появляются на глазах — мне так говорили, сам я не знаю». Специально для главы Чечни Хлебников сочинил пьесу: «Я однажды заметил, что он когда-то давал интервью под мелодию из кинофильма „Ромео и Джульетта” Нино Рота знаменитую. Потом он безумно любит „Грозу” Вивальди. И чеченская музыка. И я соединил эти три мелодии, мы сделали одно большое произведение — он был в совершенном восторге». Названия для пьесы дирижер пока не выбрал, но рабочий вариант звучит как «Сюрприз для Рамзана».

Кадыров тоже любит сюрпризы. Не так давно он подарил Хлебникову квартиру, причем эффектно — вышел прямо на сцену и вручил ключи.

Теперь Хлебников живет в центре Грозного и пользуется большим уважением местных жителей: «Идешь по улице, останавливается автомобиль, маэстро, давайте подвезу вас!» На рынке бесплатно предлагают продукты. На вопрос, были ли трудности в культурном и бытовом плане, дирижер ответить затрудняется: «Мне сложно говорить, потому что я как бы штучный товар, ко мне особое отношение. Может быть, некоторые моменты, которые касаются других — меня не касаются».

Общается дирижер и с другими чиновниками, например, с замминистра МВД Апты Алаудиновым — мужчины ходят по ресторанам и много говорят о религии и классической музыке. «В Ростове я с трудом представляю, что начальник полиции попросит что-нибудь рассказать о Моцарте. А он просит». (Имя Алаудинова чаще в СМИ всплывает не в связи с Моцартом, а в несколько иных контекстах.)

«Живое доказательство, что в Чечне жить можно»

Замминистра Чеченской республики по национальной политике Екатерина Курашева тоже русская. Несмотря на профильную должность, она утверждает, что ей «странно, когда люди спрашивают друг друга о национальности».

Курашева приехала в Чечню, по ее собственной шуточной формулировке, «из инстаграма». В марте 2013 года, когда глава республики только завел аккаунт, она оставила ему комментарий с вопросом, мол, как там у вас все на самом деле, в ответ Кадыров пригласил Курашеву в гости. В первый же вечер он устроил сюрприз — сам на машине повез кататься и показывать город. Всего девушка провела в республике четыре дня — она красноречиво оговаривает, что «не была ограничена в своих передвижениях, меня никто не сопровождал».

В конце поездки глава Чечни неожиданно для Курашевой пригласил ее присоединиться к команде и переехать в Грозный работать в правительстве. К этому моменту Курашева находилась «между работодателями» — она успела поработать на руководящих должностях в швейцарской управляющей компании Herculis Partners и в банке «Уралсиб». Близкие решение поддержали, так что единственное, что держало девушку без мужа и детей в Москве — две маленькие собачки, которых она перепоручила родителям: «Я могла бы их взять с собой, но это противоречит местным традициям — здесь собак в квартире не держат».

Курашева — светло-русая, но теперь узнать это можно только по старым фотографиям: весной этого года девушка приняла ислам, поэтому волосы скрывает под платком (его она начала носить еще до обращения, два года назад). Впрочем, даже в платке 38-летняя чиновница выглядит по-столичному: у нее идеальный маникюр и очки с логотипом DG. Разговор идет в суши-баре с видом на мечеть и главную площадь.

В министерстве Курашева уже почти пять лет. Прежде чем заняться нацполитикой, она курировала разбор обращений к Кадырову (например, в том же «Инстаграме») и курировала средства массовой информации: «Давайте без иллюзий — любое СМИ — это рупор, средство пропаганды в той или иной степени. У нас государственные СМИ, и они занимаются поддержкой политики, проводимой главой региона, занимают активную позицию в медийных конфликтах, связанных с попытками оклеветать Чечню и чеченцев».

В молодом поколении нужно воспитывать правильное отношение к истории, к прошлому, к президенту, прививать любовь к стране. Про руководство республикой она объясняет: «Говорят о жестком управлении? А вы знаете мягких успешных руководителей?» Портреты и цитаты из обоих Кадыровых, по словам Курашевой, появляются на стенах домов благодаря активной поддержке самих чеченцев, без принуждения и насилия.

«Хотите, я сейчас подсяду за любой соседний столик и спрошу, что ты думаешь об Ахмате-Хаджи?— вдруг предлагает замминистра печати Чеченской республики. — Люди будут полтора часа рассказывать, какой это великий человек!»

Курашева живет в служебной квартире в высотке «Грозный-сити» и ездит на машине с номерами КРА — по инициалам главы республики. По словам замминистра, никакой привилегии это не дает. Сам Кадыров, впрочем, говорил (на чеченском) иное: «Если у человека есть номер КРА, значит ему за что-то дали эти номера, за какие-то поступки, подвиги <…> Чтобы смог поехать, приехать быстро, когда его позовут, чтобы не останавливали». О лидере республики Курашева говорит с легким придыханием: «У него невероятная энергетика, наполненная верой во Всевышнего и любовью к своей родине. Общение с ним заряжает настолько, что порой невозможно уснуть, если встреча состоялась вечером».

Единственное, чего не хватает в Чечне, по ее словам, так это снега: когда впервые попала в местные горы, от радости прыгала с капота в сугроб. Кроме снега в республике все необходимое есть. Разговор Курашева закругляет фразой: «Я могу быть живым доказательством, что в Чечне жить можно».

«Годы летят, фамилии не спрашивают»

Сгорбленная старушка ходит, не снимая верхней одежды, по комнате в пункте временного пребывания. Замка в двери нет — на его месте дыра. Комната очень маленькая и очень бедная. На кровати вместо покрывала старое одеяло. Каждое утро Аглая Дмитриевна* застилает кровать, складывает подушки горкой, прислоняет к ним фотографии родных и плачет.

Аглае Дмитриевне 88 лет. «Годы летят, фамилии не спрашивают», — бормочет старушка. Как давно она живет в общежитии, ответить не может. Рассказывает, что родилась и всю жизнь провела в Грозном, работала на заводе. У нее вроде бы есть сын и дочь, но где они, неизвестно. Сын когда-то уехал во Владивосток, а дочка как будто в Москве: «Генерал забрал на всю жизнь, начальником милиции будет у него, не скоро приедет». Но на черно-белой фотографии дочери на обороте надпись «21 год, 1971» — это значит, что сейчас женщине должно быть уже 67 лет.

Старушка перебирает снимки. Родители. Брат в военной форме. Сестра-«хохотушка». Дочь. Дочь с внучкой. Сын. Подруга «самая дорогая моя». Домашние дни рождения, свадьбы, прогулки. В какой-то момент рассказ становится совсем сбивчивым и путаным: «Это дочка, это зять, это зятя жена». Групповой снимок, на руках у мужчины смешной рыжий кот. «Не надоела я вам?» Женщины на фоне полностью разрушенного здания, на обороте надпись «2001».

Для того чтобы перебрать всю пачку, хватает двадцати минут. «А так у меня больше нет ничего и никого».

Как объясняет Юлия Орлова, соосновательница благотворительной инициативы «Свои чужие», одна из главных проблем русских стариков в Чечне — тотальное одиночество и разобщенность: «В 90-е дети уезжали, а старички оставались охранять квартиры, потому что иначе их просто занимали другие люди. Они пережили все это насилие, видели взрывы, оторванные руки и ноги, боевиков. Для чеченцев это тоже была трагедия, но они живут семьями, в сообществе, в своей культуре. А русские старички остались в основном одни, родственники где-то далеко или умерли, и никакой отдушины».

Похожим образом выглядит и квартира Клавдии Леонидовны: бетонные стены без следа обоев, разваливающийся полированный шкаф и аккуратная бедность. И словно для контраста — тот самый «элитный», завораживающий вид на город: с восьмого этажа столица Чечни видна как на ладони, включая высотки «Грозный-Сити» на горизонте.

Клавдия Леонидовна заваривает кипятком дешевый растворимый кофе из одноразового пакетика и дает нам ржавый консервный нож с просьбой открыть вареную сгущенку. Мы несколько минут неуклюже тыркаемся с ножом, после чего 80-летняя старушка забирает банку обратно и справляется сама в два счета. Светская беседа — о том, что Каспий и Черное не чета холодным северным морям — быстро сворачивает на рассказы о том, как убили маму в 1996-м.

Клавдия Леонидовна уверена, что это сделал сосед-чеченец, чья семья сразу же после этого захватила и въехала в мамин дом — женщина жила в Грозном в частном секторе. Документы на дом пропали тогда же, так что доказать теперь ничего невозможно. «Я куда только не писала с просьбой расследовать, и Кадырову, и Путину — последний раз в 2014 году». Уже после второй войны Клавдия Леонидовна добивалась, чтобы открыли уголовное дело, приходил следователь, сказал, что нужно эксгумировать тело, но все уперлось в невозможность отыскать могилу: «Дорогу хорошо помню: по аллее прямо и на пятой дорожке направо, а отыскать все равно не могу». Клавдия Леонидовна верит, что это потому, что мамина душа до сих пор ходит вокруг своего бывшего дома и не дает чеченцам там ничего строить.

На огромном и стоящем на отшибе Центральном православном кладбище Грозного могилу и безо всякой мистики отыскать крайне сложно — оно в крайнем запустении. Первый ряд — разбитые, ржавые, упавшие надгробия и примитивные, сваренные из арматуры кресты. Дальше начинается чаща: симбиозом деревьев, крестов и оградок кладбище напоминает Ангкор-Ват, древний храмовый комплекс в Камбодже. Все собеседники нас от попыток прогуляться по аллеям вглубь кладбища отговаривали: во-первых, змеи, во-вторых, «мало ли что». Последнее, вероятно, относится к потенциальным вандалам, на которых местные жители несколько лет назад жаловались в правозащитный центр «Мемориал». В Грозном есть службы, которые с помощью GPS ищут могилы на православном кладбище на коммерческой основе: цены начинаются от трех тысяч рублей, для тех, кто не желает приезжать, могут выслать отчет об обустройстве надгробия дистанционно.

У въезда на одну из аллей в машине дежурит молодой мужчина из организации «Наш дом — город Грозный», тоже помогающей искать могилы. Создатель организации, чиновник Сайпуддин Гучигов рассказывал в интервью о русских: «Очень мало людей возвращается. Можно сказать, что это единицы, к сожалению».

В какой-то момент после смерти мамы, рассказывает Клавдия Леонидовна, ей приснился сон. Как будто встает она ночью и выходит в коридор, под ногами крутится ее собачка, а на стене красным проступают буквы: «Доченька, уезжай отсюда. Ничего хорошего тут не будет».

Она осталась.

*Имена людей, отмеченные звездочкой, изменены.