Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний.
Нежные!
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!
Приходите учиться —
из гостиной батистовая,
чинная чиновница ангельской лиги.
И которая губы спокойно перелистывает,
как кухарка страницы поваренной книги.
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
Не верю, что есть цветочная Ницца!
Мною опять славословятся
мужчины, залежанные, как больница,
и женщины, истрепанные, как пословица.
1
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре», — сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.
Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала, —
вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот, —
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —
большие,
маленькие,
многие! —
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
А ночь по комнате тинится и тинится, —
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.
Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть», —
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.
Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!
Дразните?
«Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий».
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен, —
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
И чувствую —
«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле, —
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!
Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний, —
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!
2
Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю «nihil».
Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!
Я раньше думал —
книги делаются так:
пришел поэт,
легко разжал уста,
и сразу запел вдохновенный простак —
пожалуйста!
А оказывается —
прежде чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.
Пока выкипячивают, рифмами пиликая,
из любвей и соловьев какое-то варево,
улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать.
Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово.
Улица муку молча пёрла.
Крик торчком стоял из глотки.
Топорщились, застрявшие поперек горла,
пухлые taxi и костлявые пролетки
грудь испешеходили.
Чахотки площе.
Город дорогу мраком запер.
И когда —
все-таки! —
выхаркнула давку на площадь,
спихнув наступившую на горло паперть,
думалось:
в хорах архангелова хорала
бог, ограбленный, идет карать!
А улица присела и заорала:
«Идемте жрать!»
Гримируют городу Круппы и Круппики
грозящих бровей морщь,
а во рту
умерших слов разлагаются трупики,
только два живут, жирея —
«сволочь»
и еще какое-то,
кажется, «борщ».
Поэты,
размокшие в плаче и всхлипе,
бросились от улицы, ероша космы:
«Как двумя такими выпеть
и барышню,
и любовь,
и цветочек под росами?»
А за поэтами —
уличные тыщи:
студенты,
проститутки,
подрядчики.
Господа!
Остановитесь!
Вы не нищие,
вы не смеете просить подачки!
Нам, здоровенным,
с шагом саженьим,
надо не слушать, а рвать их —
их,
присосавшихся бесплатным приложением
к каждой двуспальной кровати!
Их ли смиренно просить:
«Помоги мне!»
Молить о гимне,
об оратории!
Мы сами творцы в горящем гимне —
шуме фабрики и лаборатории.
Что мне до Фауста,
феерией ракет
скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю —
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!
Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра,
мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу, —
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!
Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
людей, как мы,
от копоти в оспе.
Я знаю —
солнце померкло б, увидев
наших душ золотые россыпи!
Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!
Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
и не было ни одного,
который
не кричал бы:
«Распни,
распни его!»
Но мне —
люди,
и те, что обидели —
вы мне всего дороже и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?!
Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто.
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас — его предтеча;
я — где боль, везде;
на каждой капле слёзовой течи
распял себя на кресте.
Уже ничего простить нельзя.
Я выжег души, где нежность растили.
Это труднее, чем взять
тысячу тысяч Бастилий!
И когда,
приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! —
и окровавленную дам, как знамя.
3
Ах, зачем это,
откуда это
в светлое весело
грязных кулачищ замах!
Пришла
и голову отчаянием занавесила
мысль о сумасшедших домах.
И —
как в гибель дредноута
от душащих спазм
бросаются в разинутый люк —
сквозь свой
до крика разодранный глаз
лез, обезумев, Бурлюк.
Почти окровавив исслезенные веки,
вылез,
встал,
пошел
и с нежностью, неожиданной в жирном человеке
взял и сказал:
«Хорошо!»
Хорошо, когда в желтую кофту
душа от осмотров укутана!
Хорошо,
когда брошенный в зубы эшафоту,
крикнуть:
«Пейте какао Ван-Гутена!»
И эту секунду,
бенгальскую,
громкую,
я ни на что б не выменял,
я ни на…
А из сигарного дыма
ликерною рюмкой
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
Вы,
обеспокоенные мыслью одной —
«изящно пляшу ли», —
смотрите, как развлекаюсь
я —
площадной
сутенер и карточный шулер.
От вас,
которые влюбленностью мокли,
от которых
в столетия слеза лилась,
уйду я,
солнце моноклем
вставлю в широко растопыренный глаз.
Невероятно себя нарядив,
пойду по земле,
чтоб нравился и жегся,
а впереди
на цепочке Наполеона поведу, как мопса.
Вся земля поляжет женщиной,
заерзает мясами, хотя отдаться;
вещи оживут —
губы вещины
засюсюкают:
«цаца, цаца, цаца!»
Вдруг
и тучи
и облачное прочее
подняло на небе невероятную качку,
как будто расходятся белые рабочие,
небу объявив озлобленную стачку.
Гром из-за тучи, зверея, вылез,
громадные ноздри задорно высморкая,
и небье лицо секунду кривилось
суровой гримасой железного Бисмарка.
И кто-то,
запутавшись в облачных путах,
вытянул руки к кафе —
и будто по-женски,
и нежный как будто,
и будто бы пушки лафет.
Вы думаете —
это солнце нежненько
треплет по щечке кафе?
Это опять расстрелять мятежников
грядет генерал Галифе!
Выньте, гулящие, руки из брюк —
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук —
пришел чтоб и бился лбом бы!
Идите, голодненькие,
потненькие,
покорненькие,
закисшие в блохастом грязненьке!
Идите!
Понедельники и вторники
окрасим кровью в праздники!
Пускай земле под ножами припомнится,
кого хотела опошлить!
Земле,
обжиревшей, как любовница,
которую вылюбил Ротшильд!
Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,
как у каждого порядочного праздника —
выше вздымайте, фонарные столбы,
окровавленные туши лабазников.
Изругивался,
вымаливался,
резал,
лез за кем-то
вгрызаться в бока.
На небе, красный, как марсельеза,
вздрагивал, околевая, закат.
Уже сумашествие.
Ничего не будет.
Ночь придет,
перекусит
и съест.
Видите —
небо опять иудит
пригоршнью обгрызанных предательством звезд?
Пришла.
Пирует Мамаем,
задом на город насев.
Эту ночь глазами не проломаем,
черную, как Азеф!
Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,
вином обливаю душу и скатерть
и вижу:
в углу — глаза круглы, —
глазами в сердце въелась богоматерь.
Чего одаривать по шаблону намалеванному
сиянием трактирную ораву!
Видишь — опять
голгофнику оплеванному
предпочитают Варавву?
Может быть, нарочно я
в человечьем месиве
лицом никого не новей.
Я,
может быть,
самый красивый
из всех твоих сыновей.
Дай им,
заплесневшим в радости,
скорой смерти времени,
чтоб стали дети, должные подрасти,
мальчики — отцы,
девочки — забеременели.
И новым рожденным дай обрасти
пытливой сединой волхвов,
и придут они —
и будут детей крестить
именами моих стихов.
Я, воспевающий машину и Англию,
может быть, просто,
в самом обыкновенном Евангелии
тринадцатый апостол.
И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки.
4
Мария! Мария! Мария!
Пусти, Мария!
Я не могу на улицах!
Не хочешь?
Ждешь,
как щеки провалятся ямкою
попробованный всеми,
пресный,
я приду
и беззубо прошамкаю,
что сегодня я
«удивительно честный».
Мария,
видишь —
я уже начал сутулиться.
В улицах
люди жир продырявят в четырехэтажных зобах,
высунут глазки,
потертые в сорокгодовой таске, —
перехихикиваться,
что у меня в зубах
— опять! —
черствая булка вчерашней ласки.
Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,
а на седых ресницах —
да! —
на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —
да! —
из опущенных глаз водосточных труб.
Всех пешеходов морда дождя обсосала,
а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет;
лопались люди,
проевшись насквозь,
и сочилось сквозь трещины сало,
мутной рекой с экипажей стекала
вместе с иссосанной булкой
жевотина старых котлет.
Мария!
Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?
Птица
побирается песней,
поет,
голодна и звонка,
а я человек, Мария,
простой,
выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.
Мария, хочешь такого?
Пусти, Мария!
Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!
Мария!
Звереют улиц выгоны.
На шее ссадиной пальцы давки.
Открой!
Больно!
Видишь — натыканы
в глаза из дамских шляп булавки!
Пустила.
Детка!
Не бойся,
что у меня на шее воловьей
потноживотые женщины мокрой горою сидят, —
это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят.
Не бойся,
что снова,
в измены ненастье,
прильну я к тысячам хорошеньких лиц, —
«любящие Маяковского!»—
да ведь это ж династия
на сердце сумасшедшего восшедших цариц.
Мария, ближе!
В раздетом бесстыдстве,
в боящейся дрожи ли,
но дай твоих губ неисцветшую прелесть:
я с сердцем ни разу до мая не дожили,
а в прожитой жизни
лишь сотый апрель есть.
Мария!
Поэт сонеты поет Тиане,
а я —
весь из мяса,
человек весь —
тело твое просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
Мария — дай!
Мария!
Имя твое я боюсь забыть,
как поэт боится забыть
какое-то
в муках ночей рожденное слово,
величием равное богу.
Тело твое
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войною,
ненужный,
ничей,
бережет свою единственную ногу.
Мария —
не хочешь?
Не хочешь!
Ха!
Значит — опять
темно и понуро
сердце возьму,
слезами окапав,
нести,
как собака,
которая в конуру
несет
перееханную поездом лапу.
Кровью сердца дорогу радую,
липнет цветами у пыли кителя.
Тысячу раз опляшет Иродиадой
солнце землю —
голову Крестителя.
И когда мое количество лет
выпляшет до конца —
миллионом кровинок устелется след
к дому моего отца.
Вылезу
грязный (от ночевок в канавах),
стану бок о бок,
наклонюсь
и скажу ему на ухо:
— Послушайте, господин бог!
Как вам не скушно
в облачный кисель
ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте — знаете —
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи, —
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе.
Хочешь?
Не хочешь?
Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?
Я тоже ангел, я был им —
сахарным барашком выглядывал в глаз,
но больше не хочу дарить кобылам
из сервской муки изваянных ваз.
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова, —
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!
Пустите!
Меня не остановите.
Вру я,
в праве ли,
но я не могу быть спокойней.
Смотрите —
звезды опять обезглавили
и небо окровавили бойней!
Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
Глухо.
Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо.
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется — и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.
Анализ стихотворения «Нате!» Маяковского
Появление Маяковского в русском поэтическом обществе можно сравнить с эффектом разорвавшейся бомбы. В начале XX века многие поэты использовали нестандартные образы и приемы в своем творчестве. Но именно Маяковский приобрел самую скандальную славу. В 1913 г. он написал стихотворение «Нате!», ставшее его программным заявлением перед публикой.
В это время публичное выступление поэтов было очень популярно. Это давало способ заработать деньги и завоевать известность тем, кто не имел возможности опубликовать свои произведения. Выступления начинающих авторов порой приобретали характер униженной просьбы подачки от скучающего общества. У богатых слушателей это развивало ложное самомнение, они начинали считать себя истинными знатоками и ценителями искусства.
Известно презрение Маяковского к буржуазному обществу. Оно еще больше усиливалось из-за вынужденного участия поэта в таких публичных чтениях. Стихотворение «Нате!» стало резким протестом автора, направленным против тех, кто воспринимал его творчество как очередное развлечение. Можно представить себе реакцию человека, попавшего впервые на выступление Маяковского с этим стихотворением.
Агрессивный стиль и содержание произведения сразу должны вызвать в слушателе негативную реакцию. Маяковский заявляет, что его поэтический дар растрачивается впустую перед «обрюзгшим жиром». Автор выхватывает из толпы характерные мужской и женский образы, олицетворяющие собой все мерзости общества. У мужчины «в усах капуста», а женщину даже не видно из-за косметики и обилия принадлежащих ей предметов. Тем не менее эти «недочеловеки» — уважаемые и почитаемые члены человеческого социума.
Главным же образом, которым Маяковский описывает толпу, является «стоглавая вошь». Благодаря деньгам, человеческая масса заявляет свои права на личность поэта. Она считает, что, купив его время, властна распоряжаться талантом по своему усмотрению.
Маяковский идет наперекор правилам приличного общества. Он, подобно «грубому гунну», совершает индивидуальный бунт. Вместо приличного преклонения и кривляния поэта в лицо толпе летит плевок. В этом плевке сосредоточена вся накопленная автором ненависть.
Стихотворение «Нате!» — одно из наиболее сильных произведений протеста в русской поэзии. Никто до Маяковского не выражал такого открытого презрения к собственным слушателям. В нем можно видеть зародыш современного ультрарадикального искусства.
Примечание: данный стих также называют «Hate!», что в переводе с английского означает «ненависть».
- Следующий стих → Марина Цветаева — Моим стихам, написанным так рано
- Предыдущий стих → Владимир Маяковский — Лиличка
Слушать аудио-стихотворение:
Читать стих поэта Владимир Маяковский — Нате на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
- Тексты песен
- Владимир Маяковский
- Отрывок из поэмы Облако в штанах
А ночь по комнате тинится и тинится,—
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.
Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть»,—
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.
Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!
Дразните?
«Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий».
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
И чувствую —
«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,—
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!
Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний,—
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!
Еще тексты Владимир Маяковский
Статистика страницы на pesni.guru ▼
Просмотров сегодня: 4
Популярное сейчас
- Alex Energy (Александр Шепс) – Дай мне морфий
- Annie – ANTONIO (Berlin breakdown version) OST “Гость”
- Kagamine Len-kun feat. Girls – +♂-Plus Boy
- Нежное это – Ты и я
- 40 лет – как под наркозом…
- Нежное Это – Пара пустяков
- Паша Изотов – Нежно
- А.С. Пушкин – Мы любим тех, кто нас не любит
- Виктор Цой – Белый снег
- Oxxxymiron – Versus Battle 3 (feat. Johnyboy)
- Финальная песня на выпускной – Замыкая круг
- Иван Дорн – с тобою лова-лова
- Варвара Стрижак – – Лабиринт
- Рыжий Канцлер Ги – Страшная сказка
- На выпускной – Пусть осень пройдет золотая
Нате! | |
---|---|
Жанр | стихотворение |
Автор | Владимир Маяковский |
Язык оригинала | русский |
Дата написания | 1913 |
Дата первой публикации | 1914 |
Текст произведения в Викитеке |
«Нате!» — стихотворение русского советского поэта Владимира Маяковского, написанное в 1913 году.
История создания[править | править код]
Нате!
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется — и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.
Страница из сборника «Рыкающий Парнас» со стихотворением «Нате!»
Стихотворение, относящееся к раннему, футуристическому периоду творчества Маяковского, было написано в середине октября 1913 года. Маяковский впервые прочитал его 19 октября (3 ноября по новому стилю) 1913 года на открытии литературного кабаре «Розовый фонарь» в Мамоновском переулке в Москве. По сообщению «Московской газеты», чтение обернулось скандалом: «Публика пришла в ярость. Послышались оглушительные свистки, крики „долой“, Маяковский был непоколебим, продолжая в указанном стиле. Наконец решил, что его миссия закончена, и удалился». Известно, что футуристов на этом вечере возглавляли художники-авангардисты Михаил Ларионов и Наталья Гончарова, среди их оппонентов был Константин Бальмонт[1].
Более подробно о первом чтении стихотворения рассказал писатель Лев Никулин: «Постепенно шум смолк, и головы повернулись к стене, и тогда поэт гаркнул во всю мощь своего могучего голоса „Нате!“. Это было загадочно. Все замерли. „Через час отсюда в чистый переулок / вытечет по человеку ваш обрюзгший жир…“ — негромко и презрительно начал Маяковский. Господа за столиками оцепенели. Они привыкли к тому, чтобы за деньги, которые тратят в увеселительных местах, им, „избранной публике“ с „тонким“ вкусом, льстили, перед ними расшаркивались и унижались, и вдруг им говорят со сцены: „Все вы на бабочку поэтиного сердца / взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош“. Трудно описать скандал, который разразился в „Розовом фонаре“. Обиженная публика ринулась к дверям, кстати говоря, в гневе позабыв уплатить по счетам за выпитое и съеденное»[2].
Стихотворение было впервые опубликовано в футуристическом альманахе «Рыкающий Парнас», который вышел в 1914 году в Петрограде. Оно было напечатано первым среди стихотворений, сразу после манифеста «Идите к чёрту», в котором кубофутуристы и эгофутуристы заявили об объединении в одну «литературную компанию» и уничижительно высказались о поэтических оппонентах, среди которых были Валерий Брюсов (издевательски названный Василием), Фёдор Сологуб, Николай Гумилёв, Сергей Городецкий и другие[3].
Содержание[править | править код]
Это первое в творчестве Маяковского обличительное стихотворение, развивающее традиционную для русской литературы тему «поэт и толпа», основанную на противопоставлении поэта мещанству и обывательству, буржуазному обществу. Эта тема ранее встречалась в творчестве Александра Пушкина («Поэту», «Поэт», «Поэт и толпа»), Михаила Лермонтова («Как часто, пёстрою толпою окружён…»), Александра Блока («Сытые»), Валерия Брюсова («Довольным»)[4][5]. При этом автор комментариев к 12-томному собранию сочинений Маяковского (М.: Правда, 1978) полагает, что «Нате!» наиболее близко к лермонтовскому стихотворению: «О, как мне хочется смутить весёлость их // И дерзко бросить им в глаза железный стих, // Облитый горечью и злостью!». В то же время литературовед Владимир Дядичев отмечает разные позиции поэтов. Если у Пушкина и Лермонтова противостояние становится предметом философского размышления лирического субъекта, который находится вне толпы, над ней, то у Маяковского — кульминация антагонизма, открытый вызов оппоненту[6]. Эта тема получит продолжение в поэме «Облако в штанах» и антивоенном стихотворении 1915 года «Вам!», которое он также будет читать перед буржуазной публикой[4][7].
Лирический герой ранней поэзии Маяковского, как его определяет литературовед Александр Михайлов, — одинокий бунтарь. Демонстрируя неприятие буржуазно-мещанской действительности, он использует яркие образы, а метафоры и сравнения наполнены уничтожающим сарказмом[4]. В пространстве текста встречаются зооморфные метафоры, усиливающие противопоставление: с одной стороны бабочка «поэтиного сердца», с другой — «стоглавая вошь» и устрица в раковине вещей. Ещё одно противопоставление обнаруживает Владимир Дядичев: чистый переулок находится в оппозиции грязному и материальному (недоеденные щи, густые белила, «грязные, в калошах и без калош», вошь)[6].
Словосочетание «грубый гунн» (в первоначальном варианте «неотёсанный»)[8], как себя называет лирический герой, может быть отсылкой к стихотворению Валерия Брюсова «Где вы, грядущие гунны…» 1904 года[9], где автор взывает к новым поколениям: «Но вас, кто меня уничтожит, // Встречаю приветственным гимном». В то же время в таком самоопределении лирического героя Маяковского содержится ирония, в том числе восходящая к полемике футуристов с Брюсовым. Также один из источников иронии — противопоставление «грубого гунна» публике, к которой он обращается[4].
Особенности[править | править код]
С формальной точки зрения стихотворение представляет собой четыре четверостишия с перекрёстной рифмовкой. Первые три катрена имеют по четыре строки, четвёртый катрен — пять за счёт разбиения последней строки, которое выделяет словосочетание «плюну в лицо вам». В то же время в первоначальном варианте этого разбиения не было[8].
С ритмической точки зрения стихотворение написано акцентным стихом, традиционным для поэзии Маяковского[10].
В стихотворении встречается неоднократное у Маяковского олицетворение враждебной публики или обывателей с жиром или жирностью. За шесть дней до премьеры стихотворения, 19 октября, он читал доклад «Перчатка» на «Первом в России вечере речетворцев». Одна из глав доклада называлась «Складки жира в креслах»[11]. Та же метафора встречается в поэмах «Облако в штанах» («а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет; // лопались люди, // проевшись насквозь, // и сочилось сквозь трещины сало») и «Люблю» («Я // жирных // с детства привык ненавидеть»).
Как отмечает литературовед Владимир Дядичев, в композиции стихотворения используется приём повтора, циклического возвращения к уже использованным словам и образам, который уже встречался в стихотворении «А вы могли бы?» и будет в дальнейшем использоваться Маяковским: вначале они возникают как вопрос или тезис, в при возвращении звучат уже как утверждение[12].
Обращает на себя внимание необычность стихотворения с точки зрения художественного времени: первые две строчки представляют собой описание будущей ситуации, после чего лирический сюжет возвращается в настоящее, а последние два четверостишия вновь говорят о будущем[6].
Критика[править | править код]
Первое чтение Маяковским стихотворения «Нате!» стало не литературным, а скандальным фактом. Газетные репортёры, традиционно искавшие в выступлениях футуристов эпатаж, не стремились анализировать их творчество. Так, уже цитировавшийся репортаж «Московской газеты» с открытия кабаре «Розовый вечер» упоминает о стихотворении лишь косвенно: Маяковский «заявил, что плюет на публику» («я захохочу и радостно плюну, // плюну в лицо вам»)[1].
По мнению литературоведа Александра Михайлова, стихотворение «Нате!» написано в период, когда Маяковский, отошедший от революционной борьбы, был лишён социальной опоры. Однако это произведение имеет «более или менее определённый» социальный адрес, из-за чего и вызвало серьёзный скандал[13].
Литературный критик Валерий Отяковский, ведя речь о стихах футуриста Василия Каменского, отмечает: его творчество не стало серьёзным вкладом в поэзию авангарда в сравнении со стихотворениями «Нате!» (Маяковский), «Бобэоби пелись губы» (Хлебников) или «дыр бул щыл» (Кручёных)[14].
Отражение в культуре[править | править код]
К названию собственного стихотворения адресует сам Маяковский в поэме «Облако в штанах»: с этим междометием он сравнивает эмоцию лирической героини: «Вошла ты, // резкая, как „нате!“».
В 1986 году в Ленинграде музыкант Святослав Задерий основал рок-группу, которая получила название «Нате!» по названию стихотворения Маяковского[15].
Переводы[править | править код]
Стихотворение «Нате!» неоднократно переводилось на другие языки. В частности, на немецкий язык его перевёл Хуго Хупперт («Da habt ihr!»)[16], на испанский — Хосе Мануэль Прието («¡Ahí tienen!»)[17], на белорусский — Андрей Хаданович («Наце!»)[18].
Примечания[править | править код]
- ↑ 1 2 Розовое мордобитие // Московская газета. — 1913. — 21 октября (№ 289).
- ↑ Катанян В. А. Маяковский: Хроника жизни и деятельности. — М.: Советский писатель, 1985. — 647 с.
- ↑ Идите к чёрту! (1914). Futurism.ru. Дата обращения: 30 мая 2021.
- ↑ 1 2 3 4 Маяковский В. В. Собрание сочинений: В 12 тт / Ред. В. В. Макаров. — М.: Правда, 1978. — Т. 1. — С. 410.
- ↑ Маяковский, Владимир Владимирович. ТАСС. Дата обращения: 30 мая 2021.
- ↑ 1 2 3 Дядичев В. Н. Жизнь Маяковского. Верить в революцию. — М.: Алгоритм, 2013. — С. 31. — 448 с.
- ↑ Ал. Михайлов. Мир Маяковского. — М.: Современник, 1990. — С. 62. — 464 с.
- ↑ 1 2 Сборник. Рыкающий Парнас. Копия книги. ruslit.traumlibrary.net. Дата обращения: 30 мая 2021.
- ↑ Брюсов В. Я. Грядущие гунны. ilibrary.ru. Дата обращения: 29 мая 2021.
- ↑ Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика: Учеб. пособие / Вступ. статья Н. Д. Тамарченко; Комм. С. Н. Бройтмана при участии Н. Д. Тамарченко. — М.: Аспект-Пресс, 1996. — С. 171. — 335 с.
- ↑ Быков Д. Л. Тринадцатый апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести действиях. — М.: Молодая гвардия, 2016. — С. 149. — 827 [5] с.
- ↑ Дядичев В. Н. Жизнь Маяковского. Верить в революцию. — М.: Алгоритм, 2013. — С. 30. — 448 с.
- ↑ Ал. Михайлов. Мир Маяковского. — М.: Современник, 1990. — С. 61. — 464 с.
- ↑ Валерий Отяковский. И чтец, и жнец. Прочтение (28 июня 2017).
- ↑ История. Официальный сайт Святослава Задерия. Дата обращения: 30 мая 2021.
- ↑ Wladimir Majakowski: Gedichte. planetlyrik.de (7 апреля 2019). Дата обращения: 30 мая 2021.
- ↑ José Manuel Prieto. Vladímir Mayakovski. ¡Ahí tienen!. Traducido por José Manuel Prieto. ruverses.com. Дата обращения: 30 мая 2021.
- ↑ Уладзiмiр Маякоўскi. Паэзiя: пер. з рускай. — Минск: Выдавец Змiцер Колас, 2019. — 104 с. — ISBN 978-985-23-0055-1.
Визитная карточка дореволюционного Маяковского — футуриста, чьи тексты обещают что-то большее, чем футуризм. Поэт, объявивший себя голосом улицы, сгорает от любви к женщине по имени Мария, отрицает старое искусство и бросает вызов Богу, и всё это со страстью и словесной изобретательностью, которой ещё не было в русской поэзии.
комментарии: Светлана Казакова
О чём эта поэма?
«Облако в штанах» — поэма Владимира Маяковского в четырёх частях, которую автор называл
«катехизисом
Краткое изложение основных догматов христианства (с древнегреческого κατηχισμός — поучение). Обычно катехизис излагается в форме вопросов и ответов. В переносном смысле под катехизисом понимают любое хрестоматийное произведение, которое содержит в себе свод неких непреложных правил.
сегодняшнего искусства». Композиция «тетраптиха» отражала бунтарский дух произведения: «долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» — четыре крика четырёх частей». Поэт — «красивый, двадцатидвухлетний» — предстаёт влюблённым, сгорающим от страсти к женщине по имени Мария, анархистом, отрицающим старое искусство и воспевающим улицу, «тринадцатым апостолом», призывающим к революции, и, наконец, человеком, бросающим вызов самому Богу. Он ставит «nihil» («ничто») над всем, что сделано до него, и объявляет себя новым
Заратустрой
Пророк (не ранее XII — не позднее VI века до н. э.). Автор «Авесты» — священного писания зороастризма. По преданию, Заратустра получил его от бога Ахура-Мазды. Именно в учении Заратустры впервые встречаются концепции ада и рая, личной ответственности человека за свои поступки и посмертного суда. В книге Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра», вышедшей в 1883 году, древний пророк становится носителем совершенно других идей: он предрекает возникновение сверхчеловека, свободного от нравственных догм; Ницше считал, что именно Заратустра создал мораль, поэтому она должна быть разрушена от его имени. Маяковского интересует именно Заратустра в ницшеанском смысле.
.
ТАСС
Когда она написана?
Маяковский начал работать над поэмой в конце 1913 — начале 1914 года. Это время, когда футуристы Маяковский, Давид Бурлюк и Василий Каменский отправляются в первое серьёзное турне по стране. В автобиографии «Я сам» Маяковский вспоминал об этих гастролях: «Ездили Россией. Вечера. Лекции. Губернаторство настораживалось. В Николаеве нам предложили не касаться ни начальства, ни Пушкина. <…> Издатели не брали нас. Капиталистический нос чуял в нас
динамитчиков»
1
Владимир Маяковский. Облако в штанах. К 100-летию первого издания. Статьи, комментарии, критика / Сост. Д. Карпов. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2015. С. 22.
. Выступления сопровождались скандалами: поэты пили чай на сцене, раскрашивали лица, надевали театральные наряды, устраивали рекламные прогулки по городу накануне лекций. В Одессе, куда заехали гастролёры, Маяковский познакомился с молодой художницей Марией Денисовой. Это знакомство предопределило лирический сюжет «Облака в штанах».
Большая часть поэмы была написана Маяковским в приморском посёлке Куоккала, где жили Корней Чуковский и Репин: «Вечера шатаюсь пляжем. Пишу
«Облако»
2
Владимир Маяковский. Облако в штанах. К 100-летию первого издания. Статьи, комментарии, критика / Сост. Д. Карпов. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2015. С. 23.
. Чуковский вспоминал, как Маяковский ходил по берегу моря по нескольку часов в день, сочиняя поэму. Окончательно она была завершена во второй половине июля 1915 года.
Как она написана?
Маяковский создаёт новаторский язык, совершает революцию в метрике, вводит множество неологизмов: старый словарь уже мал для нового человека, не отвечает духу бунтарства. «Облако в штанах» изобилует сниженной лексикой, вульгаризмами, жаргоном. Здесь множество примет современности — рекламных объявлений, газетных новостей: поэт начинает говорить языком улицы — или, вернее, дает улице свой голос. Метафоры неожиданны, провокативны, разнообразны, а в грубости и просторечии выражается художественный нигилизм, ниспровержение канонов. Той же цели служат
ассонансные рифмы
Вид неточной рифмы, в которой совпадают ударные гласные и различаются согласные.
, чередование разных стихотворных размеров, отказ от прописных букв в начале строк и графическое дробление текста, подчеркивающее не размер, а ритм.
DEA / E. LESSING/De Agostini/Getty Images
Что на неё повлияло?
В рецензиях на поэму довольно часто упоминали американского поэта Уолта Уитмена, на которого якобы ориентировался Маяковский. Так, критик Василий Львов-Рогачевский в книге «Имажинизм и его образоносцы» писал о Маяковском: «Этому бойцу, выросшему на стихах и ритмах Уитмена, сродни душа города». Сергей Буданцев также проводил параллель между Маяковским и Уитменом: «Такая фраза: «Я весь из мяса» — приводит на память Уолта Уитмена: «Я — Уитмен, я — космос, я — сын Мантагана, я из
мяса»
3
Владимир Маяковский. Облако в штанах. К 100-летию первого издания. Статьи, комментарии, критика / Сост. Д. Карпов. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2015. С. 106.
. Чуковский вспоминал о том, что американский поэт действительно произвёл на Маяковского сильное впечатление: «Как известно, и Владимир Маяковский в начале своей литературной работы творчески воспринял и пережил поэзию «Листьев травы». Его главным образом интересовала роль Уитмена как разрушителя старозаветных литературных традиций, проклинаемого «многоголовой вошью» мещанства». При этом «Маяковский никогда не был подражателем Уитмена, никогда Уитмен не влиял на него так неотразимо и сильно, как Байрон на Мицкевича или Гоголь на раннего Достоевского. Маяковский уже к двадцатидвухлетнему возрасту сложился в самобытного поэта — со своей собственной темой, со своим собственным
голосом»
4
Чуковский К. И. Мой Уитмен. М.: Прогресс, 1969. C. 279–280.
.
На поэтику «Облака в штанах» мог повлиять и Хлебников. Коллега Маяковского по футуризму Кручёных не одобрил первое издание «Облака в штанах», а насчёт второй публикации без купюр высказался ещё более резко, иронично заметив, что Маяковский «с одной стороны, дописался «до пожаров сердца»… а с другой стороны — до влажного Хлебникова: любёнки, любята, небье лицо» и что «надо его
футурнуть»
5
Никитаев А. Т. Поэма Маяковского «Облако в штанах» в откликах 1910–20-х годов // Маяковский продолжается: Сборник научных статей и публикаций архивных материалов. Вып. 1. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2003. С. 73.
. Хлебниковское влияние ощутимо в неологизмах Маяковского: новые оттенки смысла возникают, когда к основе слова присоединяются различные суффиксы (например, «миллионы огромных чистых любовей / и миллион миллионов маленьких грязных любят»). При этом исследователи считают, что и «Облако в штанах» в свою очередь повлияло на дальнейшее творчество
Хлебникова
6
Харджиев Н., Тренин В. Поэтическая культура Маяковского. М.: Искусство, 1970. C. 122.
.
Как она была опубликована?
Впервые отрывки из поэмы были опубликованы в альманахе «Стрелец. Сборник первый» в феврале 1915 года. 20 февраля Маяковский читал фрагменты из «Облака» (тогда называвшегося «Тринадцатый апостол») на вечере в артистическом подвале «Бродячая собака».
В июле того же года Маяковский познакомился с
Эльзой Каган (Триоле)
Эльза Триоле, до замужества Элла Каган (1896–1970), — писательница и переводчица, младшая сестра Лили Брик. В 22 года вместе с офицером Андре Триоле Каган уезжает из России во Францию — там она начинает писать книги на русском и французском языках, переводить Гоголя, Чехова, Маяковского. В 1928 году Триоле выходит замуж за поэта Луи Арагона, они вступают в Коммунистическую партию и вместе неоднократно посещают СССР. Триоле стала первой женщиной, получившей Гонкуровскую премию.
, Лилей и Осипом Бриками. Эта встреча, которую Маяковский называл «радостнейшей
датой»
7
Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.: ГИХЛ, 1960. C. 56.
, непосредственно повлияла на судьбу «Облака в штанах». В своих воспоминаниях Лиля Брик описывала оглушительное впечатление, которое произвела поэма на слушателей в тот вечер: «Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями. <…> Первый пришёл в себя Осип Максимович. Он не представлял себе! Думать не мог! Это лучше всего, что он знает в поэзии!.. Маяковский — величайший поэт, даже если ничего больше не
напишет»
8
Брик Л. Из воспоминаний // «Имя этой теме: любовь!» Современницы о Маяковском / Вступ. ст. сост., коммент. В. А. Катанян. М.: Дружба народов, 1993. C. 88–89.
. Узнав, что произведение до сих пор не опубликовано полностью, Осип Брик выступил как меценат и первый издатель поэмы, вышедшей под маркой типографии товарищества «Грамотность».
В первом издании (сентябрь 1915 года) авторский замысел «Облака в штанах» был нарушен из-за вмешательства цензуры. Все провокационные места были изъяты из текста. Лиля Брик вспоминала: «Мы знали «Облако» наизусть, корректуры ждали, как свидания, запрещённые места вписывали от руки. Я была влюблена в оранжевую обложку, в шрифт, в посвящение и переплела свой экземпляр у самого лучшего переплётчика в самый дорогой кожаный переплёт с золотым тиснением, на ослепительно белой муаровой подкладке. Такого с Маяковским ещё не бывало, и он радовался
безмерно»
9
Брик Л. Из воспоминаний // «Имя этой теме: любовь!» Современницы о Маяковском / Вступ. ст. сост., коммент. В. А. Катанян. М.: Дружба народов, 1993. C. 90.
.
Как её приняли?
Литераторы, близкие футуристическому кругу, в основном с восхищением отзывались о произведении. Так, Виктор Шкловский увидел в творении Маяковского рождение «новой красоты», а первый издатель поэмы Осип Брик опубликовал в альманахе «Взял. Барабан футуристов» восторженную рецензию «Хлеба!», в которой противопоставил поэму Маяковского поэзии символистов, акмеистов и эгофутуристов: «Мы ели пирожные, потому что нам не давали хлеба. <…> Сосали, пережёвывали, захлёбываясь, глотали эту сахарную снедь, вымазывая патокой губы и души. Потом валялись на всём, что помягче: куда деться от тошноты. Радуйтесь, кричите громче: у нас опять есть
хлеб!»
10
Владимир Маяковский. Облако в штанах. К 100-летию первого издания. Статьи, комментарии, критика / Сост. Д. Карпов. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2015. С. 103–109. C. 91.
. Николай Асеев писал, что «критики потеряли язык».
Виктор Ховин
Виктор Романович Ховин (1891–1944) — литературный критик и издатель. Ховин был близок к эгофутуристам круга Игоря Северянина: под его началом издавался критический альманах «Очарованный странник», вышел поэтический сборник «Мимозы льна». После революции Ховин выпускает журнал «Книжный угол», где публиковались Юрий Тынянов, Виктор Шкловский, Василий Розанов. Последний становится одним из главных литературных интересов Ховина — он издаёт книги Розанова и основывает кружок по изучению его творчества. В 1924 году критик эмигрировал, во Франции основал собственное издательство. Во время войны Ховина депортировали в Освенцим, где он погиб.
в статье «Великолепные неожиданности» называл поэму «кровавыми лоскутками сердца современности». Лингвист и литературовед Григорий Винокур отзывался о Маяковском так: «Горящим сердцем, зажигающим такие молнии, любуемся мы!»
Впрочем, в футуристическом лагере звучали и другие оценки. Вадим Шершеневич — в будущем лидер имажинистов — упрекал Маяковского в недостатке вкуса, однако всё-таки называл поэму «почти произведением искусства, что по нынешним временам большая редкость». Ко второму её изданию Шершеневич отнёсся хуже: по его словам, «там было больше богоругания», чем «мощи богохульства». Разочарован был Алексей Кручёных: он счёл, что в поэме «по обыкновению, много слов и мало образования», а ещё в ней стала окончательно ясна любовь Маяковского «к штанам, юбкам, проституткам и проч.». Раздражала Кручёных и сентиментальность — «мама, небье (небесное)».
Поэма произвела сильное впечатление не только на круг футуристов, но и на некоторых акмеистов и символистов. Георгий Иванов отметил, что поэма, «несмотря на грубость, сомнительный вкус и ляпсусы, всё же ярка и
интересна»
11
Никитаев А. Т. Поэма Маяковского «Облако в штанах» в откликах 1910–20-х годов // Маяковский продолжается: Сборник научных статей и публикаций архивных материалов. Вып. 1. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2003. С. 71.
. Примечательна также реакция Горького: «Он цитировал стихи из «Облака в штанах» и говорил, что такого разговора с Богом он никогда не читал, кроме как в Книге Иова, и что Господу Богу от Маяковского «здорово
влетело»
12
Катанян В. А. Маяковский: Хроника жизни и деятельности / Отв. ред. А. Е. Парнис. 5-е изд., доп. М.: Совет. писатель, 1985. C. 108.
. Неожиданной была реакция Ильи Репина, услышавшего чтение Маяковского в Куоккале летом 1915 года. Художник не жаловал футуристов, однако произведение его
поразило
13
Чуковский К. И. Маяковский // Маяковский в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1963. C. 131–134.
:
«Вот они оба очень любезно, но сухо здороваются, и Репин, присев к столу, просит, чтобы Маяковский продолжал своё чтение.
<…>
Маяковский начинает своего «Тринадцатого апостола» (так называлось тогда «Облако в штанах») с первой строки. На лице у него вызов и боевая готовность. Его бас понемногу переходит в надрывный фальцет:
Это опять расстрелять мятежников
грядёт генерал Галифе!
Пронзительным голосом выкрикивает он слово «опять». И cтарославянское «грядет» произносит «грядёт», отчего оно становится современным и действенным.
Я жду от Репина грома и молнии, но вдруг он произносит влюблённо:
— Браво, браво!
И начинает глядеть на Маяковского с возрастающей нежностью. И после каждой строфы повторяет:
— Вот так так! Вот так так!
<…>
Репин всё ещё не в силах успокоиться и в конце концов говорит Маяковскому:
— Я хочу написать ваш портрет! Приходите ко мне в мастерскую.
Это было самое приятное, что мог сказать Репин любому из окружавших его».
Государственный музей В. В. Маяковского
Что было дальше?
«Облако в штанах» оставалось одним из самых ярких и обсуждаемых произведений поэта не только при его жизни, но и после гибели. О популярности поэмы свидетельствует письмо Маяковского в Госиздат от 30 мая 1926 года, где сказано, что 16 000 экземпляров тиража третьего издания поэмы были раскуплены всего за несколько месяцев.
Уже вскоре после первой публикации поэмы в печати появились пародии с названиями вроде «Звёзды всмятку» и «Штаны без облаков». Поэму переводили на иностранные языки: первый перевод фрагментов «Облака» на французский был сделан Романом Якобсоном в январе 1917 года, а уже в 1919 году появился полный перевод на польский язык в журнале Rydwan. Маяковский активно выступал с чтением поэмы в СССР и за границей — «Облако» всюду принимали с восторгом и просили читать на бис. После революции поэма, наконец опубликованная без купюр, в основном трактовалась как отражение социального бунта. В более поздних трактовках акцентируется внимание не столько на богоборчестве Маяковского, сколько на том, что «Облако» — это прежде всего любовная трагедия. Например, швейцарская исследовательница Анник Морар видит уникальность поэмы в том, что её «могут читать люди как революционного, так и лирического
чувства»
14
Морар А. Горящие слова поэта-кузнеца Маяковского // 1913. Слово как таковое. СПб.: Европейский университет, 2014. С. 212.
.
Откуда взялось название «Облако в штанах»?
Первоначально поэма называлась «Тринадцатый апостол» (по строкам из третьей части: «Я, воспевающий машину и Англию, / может быть, просто, / в самом обыкновенном евангелии / тринадцатый апостол»). Цензура не могла пропустить книгу с таким названием, и Маяковский был вынужден его изменить. В 1930 году на закрытии выставки
«20 лет работы»
Юбилейная выставка Маяковского, на которой были представлены его книги, плакаты, журнальные и газетные вырезки, рисунки. Идея выставки принадлежала самому Маяковскому. Она открылась 1 февраля 1930 года, за два с половиной месяца до смерти поэта.
Маяковский вспоминал: «Оно [«Облако»] сначала называлось «Тринадцатый апостол». Когда я пришёл с этим произведением в цензуру, то меня спросили: «Что вы, на каторгу захотели?» Я сказал, что ни в каком случае, что это ни в коем случае меня не устраивает. Тогда мне вычеркнули шесть страниц, в том числе и заглавие. Это — вопрос о том, откуда взялось заглавие. Меня спросили, как я могу соединить лирику и большую грубость. Тогда я сказал: «Хорошо, я буду, если хотите, как бешеный, если хотите, буду самым нежным, не мужчина, а облако в
штанах»
15
Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.: ГИХЛ, 1960. Т.XII. С. 436.
.
Замена названия отразилась на восприятии произведения. Название «Тринадцатый апостол» неотделимо от образа поэта-пророка, нового спасителя человечества, «голгофника», распятого на кресте. Отказ от этого названия означал и утрату смысловой связи с подзаголовком поэмы — «тетраптих»: Маяковский уподоблял четыре части поэмы складню из четырёх икон.
Впрочем, «Облако в штанах» было одним из рабочих вариантов названия ещё до представления поэмы в цензуру; более того, по признанию Маяковского, оно появилось раньше замысла самой поэмы. В статье «Как делать стихи» он вспоминал: «Году в тринадцатом, возвращаясь из Саратова в Москву, я, в целях доказательства какой-то вагонной спутнице своей полной лояльности, сказал ей, что я не «мужчина, а облако в штанах». Сказав, я сейчас же сообразил, что это может пригодиться для стиха, а вдруг это разойдётся изустно и будет разбазарено зря? Страшно обеспокоенный, я полчаса допрашивал девушку наводящими вопросами и успокоился, только убедившись, что мои слова уже вылетели у неё из следующего уха. Через два года «облако в штанах» понадобилось мне для названия целой
поэмы»
16
Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.: ГИХЛ, 1960. Т.XII. С. 91–92.
.
Когда я пришел с этим произведением в цензуру, то меня спросили: «Что вы, на каторгу захотели?»
Владимир Маяковский
Заглавие «Облако в штанах» появилось ещё при первой публикации в альманахе «Стрелец» задолго до выхода поэмы отдельной
книгой
17
Владимир Маяковский. Облако в штанах. К 100-летию первого издания. Статьи, комментарии, критика / Сост. Д. Карпов. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2015. С. 39.
. Вполне возможно, что, остановившись в итоге на этом варианте названия, Маяковский руководствовался общей футуристической практикой эпатажа: именно такого провокационного названия публика и ожидала от поэта-футуриста. Творческое поведение
будетлян
Объединение кубофутуристов: «люди, которые будут». Название придумал поэт Велимир Хлебников. Сборник-манифест группы под названием «Садок судей» вышел в 1910 году, Филиппо Маринетти выпустил первый манифест футуризма буквально за год до этого. Будетляне считали привычное искусство изношенным, морально устаревшим и противопоставляли ему словотворчество, провокацию, поэтику революции и разрушения. К будетлянам причисляют Велимира Хлебникова, Владимира Маяковского, Давида Бурлюка, Алексея Кручёных.
было нацелено на скандал, шок, вызов, и название «Облако в штанах» вполне соответствовало задачам футуристов: бросить вызов буржуазному обществу, смутить читателей, которые привыкли к изящной поэзии. Об этом говорят и названия футуристических манифестов («Пощёчина общественному вкусу», «Идите к чёрту!» и другие).
Образ «облака в штанах» появляется уже в прологе поэмы:
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
Маяковский противопоставляет «нежности» публики нарочитую грубость, антиэстетизм своей поэзии. В первой же строфе пролога поэмы он обозначает свою главную задачу:
Вашу мысль,
мечтающую на размягчённом мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут;
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.
Филолог Михаил Вайскопф писал о возможных источниках метафоры «облако в штанах»: «Вообще же ироническое снижение неба (облака, ветра, души и т. д.) до «штанов» было уже привычным мотивом, вероятно заданным Гейне («Сердитый ветер надел штаны»), хотя Маяковский сумел придать этой травестии драматическое
звучание»
18
Вайскопф М. Во весь логос. Религия Маяковского. М., Иерусалим: Саламандра, 1997. C. 40–41.
. Об интерпретации названия «Облако в штанах» подробно говорил филолог Леонид Кацис, акцентируя внимание на цитате из выступления Маяковского в марте 1930 года: «Люди почти не покупали её, потому что главные потребители стихов были барышни и барыни, а они не могли покупать из-за заглавия. Если спрашивали «Облако», у них спрашивали: «В штанах»?» При этом они бежали, потому что нехорошее
заглавие»
19
Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.: ГИХЛ, 1960. Т.XII. С. 435–436.
. Кацис предположил, что для Маяковского выбор подобного названия был продолжением авангардной игры: «Сделать «плохое название» как можно более «плохим». Таким, чтобы самому глупому было
ясно»
20
Кацис Л. Ф. Владимир Маяковский: Поэт в интеллектуальном контексте эпохи. М.: Языки русской культуры, 2000. C. 82.
. Расчёт Маяковского оправдался: название «Облако в штанах» высмеяли журналисты, и книга получила дополнительную рекламу в прессе.
Государственный музей В. В. Маяковского
Государственный музей В. В. Маяковского
Что кроме названия изменила цензура при первом издании поэмы?
«Облако в штанах» существенно пострадало от цензуры, когда в сентябре 1915 года вышло первое издание (тираж 1050 экземпляров). Маяковский иронизировал в автобиографии «Я сам» над тем, что исключённые из текста слова были заменены точками: «Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек. C тех пор у меня ненависть к точкам. К запятым тоже». Из поэмы были безжалостно вычеркнуты строки, в которых так или иначе упоминался Бог и другие религиозные образы:
в хорах архангелова хорала
бог, ограбленный, идёт карать!А улица присела и заорала:
«Идёмте жрать!»
Также были исключены строки, призывающие к революции:
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядёт шестнадцатый год.
Не были оставлены без внимания и прямые призывы к восстанию:
Выньте, гулящие, руки из брюк —
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук —
пришёл чтоб и бился лбом бы!
Наконец, были исключены места, в которых был особенно заметен кощунственный эротизм:
тело твоё просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
Страстный, бунтарский финальный монолог поэта, обращённый к Богу, был исключён полностью. В предисловии ко второму изданию поэмы автор писал: «Долг мой восстановить и обнародовать эту искажённую и обезжаленную дореволюционной цензурой книгу». Однако даже в изуродованном виде поэма производила сильное впечатление — так, например, на первое издание поэмы отозвался Виктор Шкловский: «Цензурными вырезками превращённая в отрывки, притушенная, но и в этом виде огненная, вышла книга Маяковского «Облако в штанах». Из книги вырезано почти всё, что являлось политическим credo русского футуризма, остались любовь, гнев, прославленная улица и новое мастерство формы. <…> В поэме нет ни седых волос — старых рифм и размеров, ни старческой нежности прежней русской литературы — литературы бессильных
людей»
21
Шкловский В. Вышла книга Маяковского «Облако в штанах» // Взял. Барабан футуристов. Пг: тип. Соколинского, 1915. С. 10.
. Когда в феврале 1918 года в издательстве «АСИС» (Ассоциация социалистического искусства) тиражом 1500 экземпляров вышло второе издание поэмы, уже без изъятий, Давид Бурлюк написал: «Насколько полнее, глубже, ярче это творение великого поэта теперь во всей
полноте»
22
Никитаев А. Т. Поэма Маяковского «Облако в штанах» в откликах 1910–20-х годов // Маяковский продолжается: Сборник научных статей и публикаций архивных материалов. Вып. 1. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2003. С. 72.
.
В чём стилистическое и формальное новаторство поэмы?
«Облако в штанах» — новаторское произведение и с точки зрения языка, и с точки зрения метрики. Поэма насыщена неологизмами («изъиздеваюсь», «огромив», «любёночек», «испешеходили»), которые часто вызывали неприятие современников. Маяковский изобретал
окказионализмы
Окказионализмом называют новое слово, придуманное конкретным автором (от латинского occasionalis — случайный). В отличие от неологизма, окказионализм употребляется только в произведении автора и не уходит в широкое пользование. Маяковский активно занимался словотворчеством, среди его известных окказионализмов — «испавлиниться», «выгрустить», «молоткастый».
с увеличительными и уменьшительными суффиксами, противопоставляя их друг другу («божище» и «божик»), употреблял существительные с нулевым суффиксом («гуд», «морщь»). Филолог Михаил Гаспаров считал, что основная функция неологизмов Маяковского — «делать образ мира динамичнее, часто — гиперболичнее; подчёркивать недостаточность старого языка (словаря) и широту, богатство
нового»
23
Гаспаров М. Л. Владимир Маяковский // Очерки истории языка русской поэзии ХХ века: Опыты описания идиостилей. М.: Наследие, 1995. С. 394.
. Пожалуй, главная примета стиля Маяковского — использование ярких
тропов
Слово или выражение, используемое в переносном значении, чтобы усилить художественную выразительность.
(«в душе ни одного седого волоса», «душ золотые россыпи», «твоих губ неисцветшую прелесть»).
Роман Якобсон
Роман Осипович Якобсон (1896–1982) — российский и американский лингвист. Якобсон одним из первых применил структурный анализ в языкознании и литературоведении, положил начало фонологии, занимался теорией перевода, повлиял на развитие русского формализма. Якобсон известен как основатель множества лингвистических кружков и школ. Большая часть жизни лингвиста прошла не в России: в 1920 году он переехал в Чехословакию, оттуда в 1939 году из-за немецкой оккупации — в Северную Европу. В 1941 году эмигрировал в США, где преподавал в Гарвардском университете и Массачусетском технологическом институте.
отмечал: «В стихах Маяковского метафора, заостряя символистскую традицию, становится не только самым характерным из поэтических тропов — её функция содержательна: именно она определяет разработку и развитие лирической
темы»
24
Якобсон Р. О. Заметки о прозе поэта Пастернака // Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 328–329.
. Помимо того, что Маяковский обновляет средства языка, он обыгрывает в поэме факты и события современности, вводит в сюжет газетные новости: так в поэме появляются реклама какао Ван Гутена, пожар на корабле «Лузитания», кража «Джоконды» из Лувра. По мысли Вячеслава Вс. Иванова, подобные уподобления используются автором в качестве «двойных», усложнённых метафор: «Поток таких сравнений производит впечатление огромной фрески, в которую на коллажный лад вставлены вырезки из газет с последними
новостями»
25
Иванов Вяч. Вс. Маяковский векам // В. Маяковский. Флейта-позвоночник: трагедия, стихотворения, поэмы. 1912–1917. М.: Прогресс-Плеяда. 2007. С. 293.
.
Он подходит к поэзии всё проще и всё уверенней, как врач к утопленнице, заставляя одним уже появлением своим расступиться толпу на берегу
Борис Пастернак
Маяковский активно использовал в поэме вульгаризмы, разговорную и жаргонную лексику («ложит», «пёрла», «заорала», «жрать», «сволочь», «выхаркнула» и других). Поэт сознательно поставил перед собой задачу говорить от имени улицы, которая «корчится безъязыкая». Просторечие работает и на авангардную модель отрицания, ниспровержения, разрушения поэтического канона. По словам Виктора Шкловского, «поэма написана таким размером, свободным и закономерным, как ритм плача или брани. <…> В новом мастерстве Маяковского улица, прежде лишённая искусства, нашла своё слово, свою форму. Сегодня мы у истоков великой
реки»
26
Шкловский В. Вышла книга Маяковского «Облако в штанах» // Взял. Барабан футуристов. Пг: тип. Соколинского, 1915. С. 11.
.
Футуристы стремились радикально обновить форму стиха, экспериментируя с ритмом и рифмой в поэзии. В «Облаке в штанах» поэт выходит за рамки традиционного стихосложения, комбинируя стихотворные размеры, подчиняя произведение главным образом ритму, графически разделяя стих на несколько строк. Поэт и прозаик Сергей Буданцев, анализируя новую поэму Маяковского, писал: «Чувство стихотворного ритма у поэта обострено до настоящей исхищрённости. Короткие волны и колебания строк при чтении слагаются в большие полные клубки ритмических понижений и
повышений»
27
Владимир Маяковский. Облако в штанах. К 100-летию первого издания. Статьи, комментарии, критика / Сост. Д. Карпов. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2015. С. 108.
. Маяковский активно применяет ассонансы («мозгу» — «лоскут», «петься» — «сердца») и вообще обновляет рифму («Джек Лондон» — «Джиоконда», «разжал уста» — «пожалуйста»).
Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images
Кто был прототипом Марии и почему поэма посвящена Лиле Брик?
По всей вероятности, у героини поэмы несколько прототипов. Хотя женщиной, вдохновившей Маяковского на создание «Облака в штанах», считается Мария Денисова, сохранились свидетельства о том, что образ Марии был собирательным и первоначально писался с Сонки — Софьи Сергеевны Шамардиной. Об этом писала Лиля Брик в письме к
Эльзе Триоле
Эльза Триоле, до замужества Элла Каган (1896–1970), — писательница и переводчица, младшая сестра Лили Брик. В 22 года вместе с офицером Андре Триоле Каган уезжает из России во Францию — там она начинает писать книги на русском и французском языках, переводить Гоголя, Чехова, Маяковского. В 1928 году Триоле выходит замуж за поэта Луи Арагона, они вступают в Коммунистическую партию и вместе неоднократно посещают СССР. Триоле стала первой женщиной, получившей Гонкуровскую премию.
(20–26 января 1966 года): «Шамардина — это «Сонка». Володин серьёзный роман. Он любил её, но она от него ушла. Муж её (Адамович) был предсовнаркомом Белоруссии и в 37-м году застрелился. А Соня была 20 лет в нетях. Мы — Володя, Ося, я — очень <были> дружны с ними… Она — героиня
«Облака»
28
Брик Л. Из воспоминаний // «Имя этой теме: любовь!» Современницы о Маяковском / Вступ. ст. сост., коммент. В. А. Катанян. М.: Дружба народов, 1993. C. 472.
. Приехавшая из Минска в Москву Шамардина училась на Бестужевских курсах, за ней ухаживал Северянин, который написал о ней как о Сонечке Амардиной в романе в стихах «Колокола собора чувств» (1923). Маяковский и Шамардина познакомились благодаря Корнею Чуковскому в 1913 году, их роман продлился полгода.
Главным прообразом возлюбленной в поэме стала Мария Денисова — молодая художница, с которой футурист познакомился в январе 1914 года в Одессе. По воспоминаниям Василия Каменского, который вместе с Маяковским и Бурлюком принимал участие в турне футуристов 1913–1914 годов, поэт испытывал к девушке сильные чувства: «Вернувшись домой, в гостиницу, мы долго не могли успокоиться от огромного впечатления, которое произвела на нас Мария Александровна. Бурлюк глубокомысленно молчал, наблюдая за Володей, который шагал по комнате, не зная, как быть, что предпринять дальше, куда деться с этой вдруг нахлынувшей любовью. <…> Он метался из угла в угол и вопрошающе твердил вполголоса: Что делать? Как быть? Написать письмо? <…> Но это не глупо? Сказать всё сразу? Она
испугается…»
29
Каменский В. Жизнь с Маяковским. Пермь: Пушка, 2014. C. 145.
Марающий чёрный уголь жизни Маяковский превращает в алмаз
Давид Бурлюк
Драматическое расставание с девушкой, которая ответила отказом на предложение Маяковского и вскоре вышла замуж за другого, нашло отражение в сюжете поэмы:
Вошла ты,
резкая, как «нате»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Мария Денисова до конца жизни поэта оставалась с ним в дружеских отношениях. Наконец,
Роман Якобсон
Роман Осипович Якобсон (1896–1982) — российский и американский лингвист. Одним из первых применил структурный анализ в языкознании и литературоведении, положил начало фонологии, занимался теорией перевода, повлиял на развитие русского формализма. Известен как основатель множества лингвистических кружков и школ. В 1920 году переехал в Чехословакию, оттуда в 1939 году из-за немецкой оккупации — в Северную Европу. В 1941 году эмигрировал в США, где преподавал в Гарвардском университете и Массачусетском технологическом институте.
предполагал, что среди прототипов Марии была художница Антонина Гумилина, влюблённая в Маяковского и близкая к его кругу.
Несмотря на то что поэма была написана ещё до знакомства с Лилей Брик, Маяковский решил посвятить «Облако в штанах» именно ей. Сама Лиля Брик объясняла это так: «Перед тем как напечатать поэму, Маяковский думал над посвящением. «Лиле Юрьевне Брик», «Лиле». Очень нравилось ему: «Тебе, Личика» — производное от «Лилечка» и «личико», — и остановился на «Тебе, Лиля». Когда я спросила Маяковского, как мог он написать поэму одной женщине (Марии), а посвятить её другой (Лиле), он ответил, что, пока писалось «Облако», он увлекался несколькими женщинами, что образ Марии в поэме меньше всего связан с одесской Марией и что в четвёртой главе раньше была не Мария, а Сонка. Переделал он Сонку в Марию оттого, что хотел, чтобы образ женщины был собирательный; имя Мария оставлено им как казавшееся ему наиболее женственным. Поэма эта никому не была обещана, и он чист перед собой, посвящая её
мне»
30
Брик Л. Из воспоминаний // «Имя этой теме: любовь!» Современницы о Маяковском / Вступ. ст. сост., коммент. В. А. Катанян. М.: Дружба народов, 1993. C. 89.
.
Государственный музей В. В. Маяковского
Государственный музей В. В. Маяковского
Александр Саверкин/ТАСС
Откуда в поэме Джоконда, Джек Лондон и какао Ван Гутена?
Маяковский ссылается на реальную новость о похищении из Лувра картины Леонардо да Винчи «Мона Лиза» (она же «Джоконда»). Картину украл работник музея Винченцо Перуджа, однако до того, как настоящий преступник был найден, следствие подозревало поэта Гийома Аполлинера и художника Пабло Пикассо. Маяковский мог прочитать об этом событии в журнале «Огонёк» (1913, № 50), где сообщалось, что шедевр был возвращён. Эта заметка нашла отражение в поэме, где любимая женщина уподобляется картине Леонардо:
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть», —
а я одно видел:
вы — Джиоконда,
которую надо украсть!
И украли.
Почему возлюбленная поэта называет Джека Лондона? Маяковский иронизирует над популярностью американского писателя среди массовой аудитории, которая прежде всего любит в его книгах захватывающий авантюрный сюжет, романтическую любовь, экзотику. Вкладывая это имя в уста Марии, поэт снижает её образ, указывает на то, что мысли и мечты героини близки расхожим идеалам толпы.
Маяковский — поэт-гигантист. Нет такой пылинки, которой он не превратил в Арарат. В своих стихах он оперирует такими громадностями, которые и не мерещились нашим поэтам. Похоже, что он вечно глядит в телескоп
Корней Чуковский
Упоминая голландскую фирму по производству какао Van Houten, Маяковский вновь отсылает современников к газетной хронике. Пресса писала, что фирма пообещала большое вознаграждение семье приговорённого к смерти, если он выкрикнет в момент казни рекламную фразу «Пейте какао Ван Гутена!». Эта «бенгальская», «громкая» секунда для человека, обречённого на смерть и осмеяние толпы, уподобляется в поэме выходу поэта на сцену:
Хорошо, когда в жёлтую кофту
душа от осмотров укутана!
Хорошо,
когда брошенный в зубы эшафоту,
крикнуть:
«Пейте какао Ван-Гутена!»
В широком смысле эта фраза может восприниматься как аллюзия на провокации, которые устраивали футуристы на своих выступлениях.
Deventer Musea
Откуда взялись богоборческие мотивы поэмы?
Мятеж против Бога и ангелов основывается на литературной традиции, уходящей корнями в романтическую эпоху, — образах бунтующих Гигантов, которые штурмуют небо, богоборческих сюжетах Гейне, ницшеанском
«антихристианстве»
31
Вайскопф М. Во весь логос. Религия Маяковского. М., Иерусалим: Саламандра, 1997. C. 45.
. Филолог Михаил Вайскопф проводит аналогию между разрушением рая в «Облаке» и
«Мистерии-буфф»
Комедия написана в 1918 году, к первой годовщине Октябрьской революции. Для рассказа о революции Маяковский использует библейские сюжеты, при этом переосмысляет их сатирически. В первой постановке пьесы помимо автора участвовали Всеволод Мейерхольд и Казимир Малевич. «Мистерия-буфф» считается первой советской пьесой. В 1921 году Маяковский кардинально её перерабатывает.
с апокрифом о разрушении Христом преисподней. Поэт, соперничающий с Богом, претендует на его место: «Эй, вы! / Небо! / Снимите шляпу!» Вайскопф интерпретирует бунт против Бога в поэме как «вечный рассказ о возлюбленной и мире, отобранных у Маяковского вселенским
Соперником»
32
Вайскопф М. Во весь логос. Религия Маяковского. М., Иерусалим: Саламандра, 1997. C. 79.
. Эту мысль можно соотнести со строками из позднего стихотворения Маяковского «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» (1928), где вместо Бога появляется другой «небесный» соперник, рангом пониже:
Любить —
это с простынь,
бессонницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
а не мужа Марьи Иванны,
считая
своим
соперником.
Поэт мстит Богу, устраивая против него революцию: «Герой «Облака в штанах», потерпев поражение — в битве за Марию, женщину с именем Богородицы, — развёртывает программу грандиозного
мщения»
33
Вайскопф М. Во весь логос. Религия Маяковского. М., Иерусалим: Саламандра, 1997. C. 79.
. Вячеслав Вс. Иванов видел в мятеже против Бога отражение идей Ницше о сверхчеловеке: «Отрицание Бога у молодого Маяковского было настолько горячим, что оно само превращалось в подобие новой религии, где место древнего жертвоприношения занимало принесение в жертву
Бога»
34
Иванов Вяч. Вс. Маяковский векам // В. Маяковский. Флейта-позвоночник: трагедия, стихотворения, поэмы. 1912–1917. М.: Прогресс-Плеяда. 2007. С. 276.
. Не случайно поэт провозглашает себя
Заратустрой
Пророк и основатель зороастризма (не ранее XII — не позднее VI века до н. э.). Автор священного писания зороастризма — «Авесты». По преданию, Заратустра получил его от бога Ахура-Мазды. Именно в учении Заратустры впервые встречаются концепции ада и рая, личной ответственности человека за свои поступки и посмертного суда. В книге Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра», вышедшей в 1883 году, древний пророк становится носителем совершенно других идей: он предрекает возникновение сверхчеловека, свободного от нравственных догм; Ницше считал, что именно Заратустра создал мораль, поэтому она должна быть разрушена от его имени. Маяковского интересует именно Заратустра в ницшеанском смысле.
, отсылая к ницшеанскому учению и словам героев Достоевского. Страстный богоборческий монолог в поэме не раз сравнивали с легендой о Великом инквизиторе из романа «Братья Карамазовы», где Иван Карамазов в аллегорической форме размышляет о свободе воли и совести в христианстве и подвергает сомнению важнейшие религиозные постулаты. Достоевский считал эту притчу кульминацией всего романа, а современники называли её анархической и вольнодумной. Отсылки к «Братьям Карамазовым» есть и в поэме Маяковского «Флейта-позвоночник» (1915):
Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звёзд ковёр тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
cудейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
Не замедлю ни на день.
слушай,
всевышний инквизитор!
Восстание поэта против Бога и ангелов — это ещё и характерное для футуристов стремление порвать с традицией, сбросить Всевышнего с парохода современности вслед за классиками литературы.
Государственный музей В.В. Маяковского
Как мотивы и идеи «Облака в штанах» отразились в дальнейшем творчестве Маяковского?
Идеи, мотивы и образы «Облака» были развиты в поэмах «Флейта-позвоночник», «Война и мир», «Про это», «Человек», «Во весь голос». Так, мотив похищенной любви проявляется во «Флейте-позвоночнике» (1915), написанной вслед за «Облаком в штанах» и посвящённой Лиле Брик:
Захлопали
двери.
Вошёл он,
весельем улиц орошён.
Я
как надвое раскололся в вопле,
Крикнул ему:
«Хорошо,
уйду,
хорошо!
Твоя останется.
Тряпок нашей ей,
робкие крылья в шелках зажирели б.
Смотри, не уплыла б.
Камнем на шее
навесь жене жемчуга ожерелий!»
Любовная трагедия снова сопряжена с богоборческими мотивами: это Бог вывел «проклятую» возлюбленную «из пекловых глубин» и приказал любить. Жестокий замысел Господа, которого поэт именует «небесным Гофманом», «всевышним инквизитором», обрекает героя на душевную муку ради забавы. Филологи Анна Сергеева-Клятис и Андрей Россомахин в комментарии к поэме обращают внимание на подтекст образа возлюбленной, связанный с известным рассказом Гофмана «Песочный человек» (1816): «Оттуда могли быть почерпнуты и использованные в рефрене эпитеты: «небесный Гофман» и «ты, проклятая» (собственно, «небесный Гофман» — это Господь, который выдумывает, создаёт «проклятую» красавицу, — именно поэтому цензор и удалил этот
эпитет»
35
Сергеева-Клятис А. Ю., Россомахин А. А. «Флейта-позвоночник» Владимира Маяковского: Комментированное издание. Статьи. Факсимиле. СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. С. 20.
. Образ инфернальной героини может отсылать и к апокрифу о первой жене Адама Лилит, которая не желала покоряться мужу и стала одним из ночных
демонов
36
Сергеева-Клятис А. Ю., Россомахин А. А. «Флейта-позвоночник» Владимира Маяковского: Комментированное издание. Статьи. Факсимиле. СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. С. 25.
. Как и в страстной отповеди в «Облаке в штанах», поэт продолжает говорить с Богом на равных и завершает «Флейту-позвоночник» собственным распятием:
В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите —
гвоздями слов
прибит к бумаге я.
Образы «тринадцатого апостола», «крикогубого Заратустры», «златоустейшего», которые примеряет на себя поэт в «Облаке в штанах», сменяются идентификацией с Иисусом в поэме «Человек» (1918). Это произведение — не что иное, как новое Евангелие от Маяковского, поэтапно описывающее рождение, жизнь, страсти, вознесение Маяковского, его пребывание на небе, возвращение на землю. Не случайно обложка поэмы (издание 1918 года) тоже изображает распятие в виде скрещения слов «Маяковский» и «Человек». Здесь поэту вновь противостоит могущественный враг, у которого служит поваром сам Бог и для которого Фидий ваяет «пышных баб»:
Повелитель Всего —
соперник мой,
мой неодолимый враг.
Нежнейшие горошинки на тонких чулках его.
Штанов франтовских восхитительны полосы.
Галстук,
выпестренный ахово,
с шеищи
по глобусу пуза расползся.
Фрагмент, в котором возлюбленная поэта приходит поклониться его сопернику и называет его пальцы стихами Маяковского, перекликается с решением Марии из «Облака в штанах» выйти замуж за другого. Мотив жертвоприношения во имя «немыслимой любви» реализуется в финале «Человека», когда поэт, возвращаясь на землю, узнаёт, что тысячи лет назад застрелился у двери любимой, а она выбросилась за ним вслед из окна. Схожую трактовку может иметь распятие поэта в поэме «Флейта-позвоночник»: «прими мой дар, дорогая, / больше я, может быть, ничего не придумаю».
Wikiart
Wikiart
Какую роль играет авторское «я» в поэме?
«Облако в штанах» выглядело настолько революционным произведением не только потому, что Маяковский радикально обновил язык и шокировал публику богоборчеством и откровенной любовной драмой. Поэт вводит в поэму авторское «я», нарочито утрированное, гиперболизированное, подчиняющее себе всё произведение. Формула авторского «я», открытая Маяковским ещё в трагедии «Владимир Маяковский», поразила Пастернака: «И как просто было это всё. Искусство называлось трагедией. Так и следует ему называться. Трагедия называлась «Владимир Маяковский». Заглавье скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но — предмет лирики, от первого лица обращающейся к миру. Заглавье было не именем сочинителя, а фамилией
содержанья»
37
Пастернак Б. Л. Охранная грамота // Пастернак Б. Л. Полное собрание сочинений: В 11 т. М.: Слово/Slovo, 2004. Т. III: Проза. С. 218.
.
Этот приём был частью жизнетворческой программы Маяковского и использовался им во многих книгах: достаточно вспомнить, помимо трагедии «Владимир Маяковский», сборник «Я» (1913), автобиографию «Я сам» и другие произведения, в которых фамилия автора присутствует в заглавии. Как и других футуристов, пресса упрекала Маяковского в саморекламе: выпячивание собственного «я» казалось диким массовой аудитории.
Тогда среди наших поэтов никто ещё не чаял революции, а он, пророчествуя, даже год указал. Правда, в своём нетерпении он немного ошибся, революция случилась годом позже, но уж очень было велико нетерпение
Корней Чуковский
«Я» в «Облаке штанах», с одной стороны, бунтарское, ораторское, площадное: герой выступает против отжившего мещанского искусства, говорит от имени улицы, неистово спорит с Богом. С другой стороны, этот «я» — страдающий, униженный, мятущийся, когда обращается к Марии. Поза раболепного преклонения перед возлюбленной появляется и в других произведениях Маяковского, например в стихотворении «Лиличка! (Вместо письма)» (1916):
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон —
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Резкие переходы в поэме от бравады к жалобной мольбе во многом определили оригинальную интонацию героя «Облака в штанах», который был готов драться с самим Богом, обличать мещанство, перекраивать мир, но был не в силах обрести любовь. Находкой Маяковского стал образ «громадины», «глыбы», которой «ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское», трагический образ «такого большого и такого ненужного» человека («Себе, любимому…», 1916).
Ещё отчаяннее и надрывнее это положение становится в поэме «Про это» (1923), когда герой в исступлении звонит возлюбленной в Водопьяный переулок, мучаясь оттого, что они с ней разделены целой вселенной, и чувствуя себя добровольным узником. В сюжете поэмы отражена реальная история: Маяковский и Лиля Брик расставались на два месяца зимой 1922/23 года по её предложению. По общей договорённости Маяковский должен был оставаться дома, работать, не играть в карты, не ходить в гости и не пытаться увидеть Лилю, а она обещала ещё раз взвесить своё решение о разрыве. Поэт тяжело переносил вынужденное расставание: «Он подходил к её дому, прятался на лестнице, подкрадывался к её дверям, писал письма и записки, которые передавались через прислугу или через общих знакомых. Так, через Н. Асеева он посылал ей цветы, книги и другие подарки, птиц в клетке — напоминание о
себе»
38
Янгфельдт Б. Любовь — это сердце всего. В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик: Переписка, 1915–1930. М.: Книга, 1991. С. 28.
. Во время «добровольного заточения» Маяковский пишет поэму «Про это» и ведёт дневник до самого окончания своего «узничества» 28 февраля, когда он вновь встретился с Лилей Брик на вокзале.
список литературы
- Быков Д. Л. Тринадцатый апостол. Маяковский: трагедия-буфф в шести действиях. М.: Молодая гвардия, 2017.
- Брик Л. Из воспоминаний // «Имя этой теме: любовь!» Современницы о Маяковском / Вступ. ст. сост., коммент. В. А. Катанян. М.: Дружба народов, 1993.
- Вайскопф М. Во весь логос. Религия Маяковского. М., Иерусалим: Саламандра, 1997.
- Владимир Маяковский. Облако в штанах. К 100-летию первого издания. Статьи, комментарии, критика / Сост. Д. Карпов. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2015. С. 103–109.
- Владимир Маяковский. Про это. Факсимильное издание. Статьи. Комментарии. СПб.: Издательство Европейского университета, 2014.
- Гаспаров М. Л. Владимир Маяковский // Очерки истории языка русской поэзии ХХ века: Опыты описания идиостилей. М.: Наследие, 1995. С. 363–395.
- Евреинов Н. Н. Демон театральности. М., СПб.: Летний сад, 2002.
- Иванов Вяч. Вс. Маяковский векам // В. Маяковский. Флейта-позвоночник: трагедия, стихотворения, поэмы. 1912–1917. М.: Прогресс-Плеяда. 2007. С. 263–312.
- Каменский В. Жизнь с Маяковским. Пермь: Пушка, 2014.
- Кантор К. Тринадцатый апостол. М.: Прогресс-Традиция, 2008.
- Катанян В. А. Маяковский: Хроника жизни и деятельности / Отв. ред. А. Е. Парнис. 5-е изд., доп. М.: Совет. писатель, 1985.
- Кацис Л. Ф. Владимир Маяковский: Поэт в интеллектуальном контексте эпохи. М.: Языки русской культуры, 2000.
- Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.: ГИХЛ, 1960.
- Морар А. Горящие слова поэта-кузнеца Маяковского // 1913. Слово как таковое. СПб.: Европейский университет, 2014. С. 212–221.
- Лиля Брик — Эльза Триоле. Неизданная переписка (1921–1970). М: Лак, 2000.
- Никитаев А. Т. Поэма Маяковского «Облако в штанах» в откликах 1910–20-х годов // Маяковский продолжается: Сборник научных статей и публикаций архивных материалов. Вып. 1. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2003. С. 68–79.
- Пастернак Б. Л. Охранная грамота // Пастернак Б. Л. Полное собрание сочинений: В 11 т. М.: Слово/Slovo, 2004. Т. III: Проза. С. 148–238.
- Сергеева-Клятис А. Ю., Россомахин А. А. «Флейта-позвоночник» Владимира Маяковского: Комментированное издание. Статьи. Факсимиле. СПб.: Издательство Европейского университета, 2015. С. 7–49.
- Харджиев Н., Тренин В. Поэтическая культура Маяковского. М.: Искусство, 1970.
- Чуковский К. И. Маяковский // Маяковский в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1963. С. 119–136.
- Чуковский К. И. Мой Уитмен. М.: Прогресс, 1969.
- Шкловский В. Вышла книга Маяковского «Облако в штанах» // Взял. Барабан футуристов. Пг: тип. Соколинского, 1915. С. 10–11.
- Якобсон Р. О. Заметки о прозе поэта Пастернака // Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 328–329.
- Янгфельдт Б. Любовь — это сердце всего. В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик: Переписка, 1915–1930. М.: Книга, 1991.
- Янгфельдт Б. Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг. М.: АСТ: CORPUS, 2016.